Содержание | Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4

Часть первая.
АЛКА

     1.1 Мама и папа
     1.2 Жекеша
     1.3 Десять спичек
     1.4 “Люди из лета”
     1.5 Дирижер
     1.6 Выдумка века
     1.7 Резиновый морячок
     1.8 Звезды над Обью
     1.9 Комсомольцы
     1.10 “Алка-кричалка”
     1.11 “Славный рыцарь мой”

 

Мама и папа

- Зина родила! Зинка Пугачева! - радостно кричала на весь двор женщина, сжимая в руках мокрую наволочку, которую она две минуты назад приспосабливала на бельевую веревку.

- А кого? Кого? - одна из соседок высунулась в форточку.

- Девку!

- Ой, да куда нам еще девок-то? Мужиков надо побольше рожать!

Сейчас, спустя лишь четыре года после войны, каждый новорожденный мальчик вызывал ликование всей улицы. Появление девочек воспринималось как природная неизбежность, впрочем, все равно приятная.

Добрую весть соседке с бельем сообщил лично Боря, Зинин муж, который только что вернулся из роддома. Он был изможден, хотел скорее глотнуть грамм сто водки, и потому не стал рассказывать, что едва его девочка появилась на свет, как ее сразу отправили на операционный стол: врачи обнаружили какую-то опухоль на горле. Все закончилось благополучно, но еще часа два по еле роддома Пугачев ощущал нехорошую слабость в ногах.

В прошлом, 1948 году они похоронили своего первенца Гену, который младенцем умер от дифтерии. Поэтому второго ребенка ждали с мучительной надеждой и страхом. Зинаида Архиповна, хотя и партийная, тайком ходила вечерами в церковь и, как умела, молилась.

...Когда крохотную девочку принесли домой, соседки, набежавшие поглазеть на новорожденную, улыбались:

“Ишь, как вопит-то! Кондуктором будет! Как назовете-то, Зин?” - “Аллой”.

15 апреля 1949 года была пятница. Обычный день.

Газеты публиковали многочисленные благодарности товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину от советских людей, ну и сообщали о других вещах.

“Советские ученые во главе с академиком Т.Д. Лысенко разгромили идеалистические реакционные “теории” вейсманистов-менделистов-морганистов. ...На примере работ академика Т.Д.Лысенко видна прогрессивная сущность советской науки”.

“В Воронеже развертывается подготовка к празднованию 150-летия со дня рождения А.С.Пушкина. Клубные коллективы заводов им. Сталина, им. Кирова, им. Коминтерна и других предприятий готовят отрывки из драматических произведений великого русского поэта”.

“Проездом на Всемирный конгресс сторонников мира в Париже в Москву прибыла делегация деятелей культуры Монгольской Народной Республики. В составе делегации - действительный член комитета наук МНР Цеденбал”.

“Долгие годы крестьяне Прибалтики стонали под пятой эксплуататоров и тунеядцев. В непосильном труде, без света, в нужде и бесправии протекала жизнь крестьян. Земля принадлежала немецким и местным помещикам и кулакам. На них до десятого пота работала деревня. Новая жизнь для крестьян Эстонии, Латвии и Литвы началась с установления здесь советской власти”.

Газеты также печатали фотографии лауреатов Сталинской премии - художника А.М. Герасимова (премия за картину “И.В.Сталин у гроба А.А.Жданова”), артистки Н.В. Мордюковой (“за участие в создании кинокартины “Молодая гвардия”), писателя С.Я. Маршака (“за переводы в стихах “Сонеты Шекспира”) и других.

На последней полосе в рубрике “Объявления” среди прочих значилось:

“Московский ордена Ленина цирк
Премьера
Засл. Арт. РСФСР Кио
Начало в 8 часов вечера”

Борис Михайлович Пугачев и Зинаида Архиповна Одегова познакомились в Москве, после войны. Ему было немногим меньше тридцати, она - на четыре года моложе. Оба воевали.

Борис Михайлович на фронте оказался в разведке, и потом всегда с удовольствием рассказывал всякие невероятные истории, что приключались с ним на войне. За это балагурство супруга иногда называла его “Василием Теркиным”.

На фронте Пугачев потерял правый глаз: во время уличного боя пуля попала в стену рядам, сколов кусок кирпича, который отлетел в голову разведчика. “Хорошо, что камешек, а не сама пуля”, - шутил Борис Михайлович. Из-за этого увечья он похоронил свою давнюю мечту стать артистом цирка.

После войны, будучи уже серьезным хозяйственным работником, он любил играть в народном театре. Те, кто хорошо знал Пугачева, уверяют, что именно от него Алла унаследовала естественное озорство и неуемный артистизм. Кстати, даже свое имя девочка получила неспроста - так ее нарекли в честь двух знаменитых актрис - Аллы Тарасовой и Аллы Ларионовой.

Зинаида Архиповна пошла на фронт с Урала Она была родом изгородка Березняки Пермской области, где и закончила педагогический техникум. (В Березняках, кстати, до сих пор живет обширная родня Аллы Борисовны - рабочие, шахтеры. Кроме того, городок Березники славен еще и тем, что свои детство и юность в нем провел Борис Ельцин.)

Двадцатилетняя Зина Одегова стала бойцом противовоздушной обороны. За хороший голос ее, кроме того, взяли в концертную бригаду, которая в грузовичке разъезжала по батальонам, дивизиям, полкам и, как тогда говорили, “поднимала боевой дух Красной армии”. У нее не было никакого музыкального образования, но это и не имело значения.

...Выйдя в 1947 году замуж за Пугачева; Зинаида Архиповна поселилась у него в комнатке на Качновке - старом московском районе неподалеку от метро “Аэропорт”. Там у них и родился Гена. Они крестили его в церкви Всех Святых, что у станции “Сокол” (храм заново открыли для служб всего лишь за год до этого: то был период, когда сталинское руководство проявило некоторое послабление в отношении Православной церкви). Там же, на маленьком погосте Гена и был похоронен.

Вскоре Пугачевым дали жилье у Крестьянской заставы.

Они поселились на втором этаже двухэтажного деревянного дома в Зонточном переулке. Тот начинался от знаменитого “сотого” универмага и быстро заканчивался у Первого часового завода. Дом №14, где обитали Пугачевы, ничем не выделялся среди других таких же домов этого ветхого района. Вокруг громоздились склады, гаражи, неизменные голубятни. Дворы были огорожены деревянными заборами, из одного дворика в другой попадали через калитки.

В начале семидесятых Зонточный переулок и его окрестности начисто снесли -вдоль Волгоградского проспекта начинали возводить новые многоэтажные дома.

...Пугачевы удостоились неслыханной роскоши - двухкомнатной квартиры -крошечной, но отдельной. Это - благо заслужил Борис Михайлович, который тогда уже стал средней руки начальником в обувной промышленности. В квартире не хватало лишь ванны, так что водные процедуры совершались по выходным дням неподалеку - в Воронцовских банях.

Супруги представляли собой почти что идеальную пару. Зинаид а Архиповна была по тем временам большой модницей и хорошо шила - машинка “Зингер” часто стрекотала по вечерам. (Сейчас даже пожилым людям трудно вспомнить такие семейные вечера без телевизора.) А Борис Михайлович, как только выдавался свободный день, мчался на рыбалку. Он возвращался с лещами или плотвичкой и радостно провозглашал с порога: “Сейчас мы эту рыбешку уконтропопим!” (У него, надо заметить, было два любимых словца - в от это самое “уконтропопить” и еще одно, загадочное, - “аляфулюм”. Борис Михайлович говорил: все будет “аляфулюм”, что означало - все будет хорошо, классно, клево.)

...Зарплаты Бориса Михайловича вполне хватало на то, чтобы жена не задумывалась о работе и долгие годы сохраняла статус домохозяйки. Это тем более устраивало обоих, что через год после Аллочки у них появился второй ребенок.

Наверх

Жекеша

Женя Пугачев родился 7 апреля 1950 года. Борис Михайлович все смеялся, что дети “обложили” отца с обеих сторон, поскольку его собственный день рождения приходился на 12 апреля.

Так они и росли вдвоем вместе с Аллой. Обоих, между прочим, крестили: коммунистка Зинаида Архиповна по своему чисто женскому разумению считала крещение делом обязательным. Но ни Аллочка, ни Женька не носили нательных крестиков - они хранились у мамы в сокровенной шкатулке.

...Тут я, данной мне авторской властью, позволю себе дерзко пропустить восемнадцать лет, с тем, чтобы сразу удовлетворить очевидный интерес читателя к судьбе брата Аллы Борисовны. Тем более, что я был первым журналистом, который общался с ним. (А к детству героини мы обязательно вернемся.)

В 1968 году Женя Пугачев поступил в Горьковское высшее военно-командное училище связи. Дело в том, что он уже давно был неравнодушен к радиотехнике, хотя мама с четвертого класса определила его в английскую спецшколу. Но иностранный язык не сыграл решающую роль в жизни сына, на что уповала Зинаида Архиповна. Из Горького Женя привез не только лейтенантские погоны, но и молодую жену.

Офицерская карьера Пугачева складывалась удачно - он оказался в Центральном аппарате Министерства обороны.

“Но бывает же злой рок, - говорит он. - Однажды я попал в дурацкую историю.

Я тогда работал в районе станции Тарасовка. В один из выходных дней я вывозил семьи командного состава на Пироговское водохранилище. Уже при подъезде к нему у меня сломалась машина. До водохранилища было близко, и все пошли пешком, а я остался ремонтировать машину. Скоро я понял, что нужна помощь, и не глядя тормознул черную “Волгу”. На этой “Волге” доехал до станции и там вызвал подмогу.

Скоро приезжает к нам особист: “Ну, расскажите, как все было”. Рассказываю. - “А о чем говорили в “Волге”?” Оказалось, что в ней сидел военный атташе посольства США, матерый разведчик, которого вскоре выслали. (Дело в том, что в Тарасовке находились дачи американского посольства.)

Так после Москвы как “пособник шпиона” я сразу попал на Семипалатинский полигон. (Все, конечно, понимали, что встреча с этим злополучным атташе была чистой случайностью, но были обязаны как-то меня наказать.) Я провел там семь лет.

Ближайший населенный пункт от нашего ядерного полигона - казахская деревня -находился в десяти километрах, воду мы брали из маленького артезианского колодца. Попасть иногда в сам Семипалатинск для нас было большой радостью. По выходным нас развлекали фильмами - такими как “Чапаев” или “Коммунист”.

Там меня научили пить - по-настоящему. Причем, как бы ты не напился, наутро был обязан явиться на службу - и чтоб никто из начальства ничего не заподозрил. Они, конечно, обо всем знали - все ведь рядом, в одной части, но просто доверяли нам. Иначе там невозможно.

Да и потом, это не Москва, где каждый мечтает занять место другого - потеплее. Вряд ли кому-то было нужно меня “подсиживать” в Семипалатинске. Там совсем другие отношения”.

Алла, естественно, пыталась помочь Жекеше, как она называла брата, пыталась вызволить его из казахских степей. Просила об этом своих приятелей-военных. Но что могла сделать эстрадная звезда, даже любимая генералами? Определенный срок Пугачев все равно должен пробыть в ссылке. Более того, однажды его вызвали в особый отдел и достаточно строго попросили не афишировать, кто его родная сестра. “Думаю, - говорит Евгений Борисович, - что и с ней провели беседу на эту же тему”. Из сослуживцев мало кто знал о его родстве с первой звездой нашей эстрады. В анкетах, где требовалось указывать родственников, он писал - “сестра, солистка Москонцерта”. Ну, мало ли там солисток... А Пугачев - не самая редкая фамилия.

Его дальнейшей судьбой во многом опять-таки распорядился случай.

К ним на полигон прибыл с проверкой полковник из столицы. Он узнал, что Пугачев тоже москвич, обрадовался, и по этому поводу они вдвоем очень хорошо “посидели”.

А через полтора месяца Жене пришел вызов из Москвы. “Тогда ведь все такие вопросы решались за стаканом”, - замечает Пугачев.

Из Семипалатинска он вернулся уже с другою женой: первой не слишком приглянулась тоскливая жизнь в зоне с постоянным ядерным излучением. Здесь, в Семипалатинске у Пугачева родился первый сын, Артем. Это счастье было в буквальном смысле выстрадано семьей лейтенанта: до этого несколько детей оказывались мертворожденными. Однако было понятно, что ядерный полигон - не место для младенца, и скоро за Артемом из Москвы приехала тетя Алла.

Потом были “спецоперации” в Афганистане, где наш “ограниченный контингент” уже оказывал “братскую помощь”. Пугачев до сих пор отказывается рассказывать, что приходилось ему там делать, когда вместе с бригадой спецназа его на несколько дней забрасывали в горы.

“Меня всегда очень поддерживал отец, - говорит Евгений Борисович. - Однажды я вернулся из такой “спецкомандировки”. Отец обнял меня, спросил: “Все в порядке?” - “Все в порядке”, - ответил я. Только он один и понял, где я был. Что делал”.

Потом офицер связи Пугачев был взят на работу в некое военизированное управление, связанное с правительством.

Вот где я увидел красивую жизнь. Вокруг меня уже не было офицеров в потрепанных комбинезонах... Все были чьими-то сынками и племянниками”.

В задачу Евгения Борисовича, среди прочих, теперь входило обеспечение средствами охраны и сигнализации дач Горбачева, Рыжкова. Язова.

“Очень меня веселило, как строили дачу Моисеева - бывшего начальника Генштаба Построили. Приезжает его жена, осматривает все и говорит: “Так, солнце будет всходить отсюда, куда выходит окно. Значит, будет будить нас рано. Переделать”.

Приезжает в следующий раз: “Теперь окно смотрит в лес. Значит, будет постоянная тень, сырость, комары. Переделать”. И так еще несколько раз”.

В 1994 году Пугачев вышел в отставку в чине подполковника. Сорок четыре года - возраст уж никак не пенсионный, но, как объясняет он сам, дальнейшая служба стала для него непосильна по состоянию здоровья: семь лет под атомной “бомбежкой” дают о себе знать.

Но на офицерское пособие Евгений Борисович жить не захотел, тем более, что младшего сына, Владика, растит один: его вторая супруга преисполнилась внезапного “свободомыслия”. Отставной подполковник попробовал себя в качестве телохранителя, но потом отказался от этой хоть и хорошо оплачиваемой, но ненормированной работы. Алла как-то сказала, что могла бы предложить ему работу у себя, “но ты ведь привык слушаться приказов начальства, а не сестры”.

В конце концов она договорилась, чтобы Евгения Борисовича взяли шофером в российское отделение фирмы грамзаписи “Poly Gram”, что его вполне устроило.

Пугачев рассказывает, что как-то раз случайно услышал реплику одной юной певицы, которую он должен был куда-то везти. Ее спросили: - А кто это у тебя за рулем? - Не знаю. Но говорят, что настоящий полковник.

Наверх

Десять спичек

Алле было пять лет, когда Зинаида Архиповна пригласила для нее учительницу музыки. Трофейное пианино “Циммерман” дождалось своего часа.

Соседки слушали, как девочка играет гаммы и вздыхали:

- Чего Зина мучает свою Алку? Все сначала учатся-учатся на этих пианинах, а потом и выясняется, что это никому не нужно.

Но Зинаид а Архиповна придерживалась другого мнения и разубедить ее никто не мог. К тому же она нашла верного союзника в лице своей мамы - Александры Кондратьевны, которая тоже поселилась у Пугачевых. (Места в комнатах не было, и бабушка спала на кухне, на раскладушке.)

“Аллой Пугачевой ее сделала мама!” - говорит брат Евгений Борисович.

В семь лет Аллу уже отдали в музыкальную школу при училище им. Ипполитова-Иванова, а Женьку - на фигурное катание. Зинаида Архиповна только и успевала - отвести-забрать одну, потом - другого.

Когда девочка садилась за фортепиано, Зинаида Архиповна выкладывала на полированной крышке инструмента десять спичек. Алла должна была сыграть одно и то же упражнение или пьесу десять раз, перекладывая по одной спичке справа налево.

Самое интересное, что мама не стояла рядом и не проверяла, точно ли следует дочь ее указаниям. Алла могла ведь вместо одной спички переложить сразу две, а то и три, облегчив свою “участь”. Но она никогда так не делала.

Правда, иной раз, когда ребята с улицы уже по пятому разу кричали снизу: “Алка, выходи!” - она пыталась тихонько улизнуть, но непреклонная Зинаида Архиповна гоняла неразумную дочь по всей квартире, стегая полотенцем по худенькой спине.

Когда Борис Михайлович приходил с работы и видел свою измученную Алену (так он называл дочь) за инструментом, то начинал кричать:

- Bce! Хватит! Она не будет музыкантом! Она станет обычной официанткой! Официанткой!

У Пугачевых постоянно бывали гости. Мама обязательно просила Аллочку что-нибудь сыграть. Алла усаживалась за пианино, шуршала нотами. Но чаще всего она играла выученный некогда назубок “Полонез” Огинского. Если Зинаида Архиповна вдруг замечала, что кто-то из гостей недостаточно сосредоточенно слушает ее дочь, то очень огорчалась: что может быть еще интересней, недоумевала она.

Зинаида Архиповна сама чуть-чуть играла. В дни семейных праздников она пела свой любимый романс в вальсов ом ритме - “Осенние листья”. (Спустя десятилетия, когда уже и мамы не будет в живых, Алла Борисовна запишет эту песню, сочиненную композитором Мокроусовым на слова поэта Лисянского, для телевизионного шоу “Старые песни о главном”.) “Осенние листья шумят и шумят в саду. Знакомой тропою я рядом с тобой иду. И счастлив лишь тот, В ком сердце поет, С кем рядом любимый идет...” Пугачевы стали теми первыми счастливцами в своем доме, которые приобрели телевизор. Это был чудо-прибор под названием “Ленинград Т2” - с миниатюрным экраном, перед которым ставилась специальная линза для увеличения изображения. Если вы смотрели на линзу под определенным углом (допустим, сильно сбоку), то картинка на экране приобретала комический характер - вроде отражений в комнате смеха.

Для просмотра телевизора собирались чуть ли не все соседи - Пугачевы, несмотря на тесноту никому не отказывали в этом удовольствии.

То ли из-за постоянного разглядывания нотных значков при тусклом свете, то ли просто из-за послевоенного скудного питания без фруктов и прочих “излишеств” у Аллы с детства стало ухудшаться зрение. (Кстати, к фруктам она так и не привыкнет, даже когда у нее появится возможность поглощать их в любом количестве.)

Зинаид а Архиповна отвела дочь к окулисту - тот прописал очки. Мама сходила в оптику, заказала первую попавшуюся оправу. Когда Алла увидела эти круглые черные очки, как у старушки-почтальонши, то заплакала. Но мама велела не валять дурака и носить их.

“Я, конечно, не знала, что буду артисткой, - скажет потом Пугачева в одном из интервью. - И наверное, из-за того, что я даже об этом и не мечтала, - как-то воображала себя ею. Внешность была - да, уникальная... Рыжая, очки круглые, коса-селедка.. Ужас, ужас. И все равно казалось... И это мне давало возможность быть лидером в классе. В кого-то могли влюбиться, они были красивее, все это знали. Были усидчивее. Но я была лидером. Была круглой отличницей. Мне сидеть за партой было не так интересно, как отвечать урок. Потому что я вставала лицом к классу. Это был для меня зрительный зал. И если я не знала чего-то - это было для меня просто ужасно. Как забыть слова на сцене. И все равно, если бы я даже поскользнулась и упала бы перед всем классом, я сказала бы “Ал!”. Потому что мне нельзя было иначе. Все знали, что я могу выкрутиться из любого положения. Я всегда все знала И только иногда я специально не выучивала урок. Нельзя же всегда положительным героем выходить: я чувствовала, что это может наскучить классу”.

Алла училась в 496-й школе, которая находилась в Лавровом переулке. Школа была новой и открылась именно тогда, когда наша героиня пошла в первый класс - в 1956 году. (Сейчас это пятиэтажное здание занимает Центр детского творчества.)

Класс Пугачевой был большим и, что называется, трудным. “Мы все время качали права”, - вспоминают одноклассники Аллы. Сама она тоже нередко проявляла строптивость, несмотря на регулярные нагоняи от Зинаиды Архиповны. Правда, за активность Аллу как-то выбрали старостой класса.

Ее ценили в школе за музыкальное образование. Старшеклассники звали Пугачеву на свои вечера, чтобы она аккомпанировала их выступлениям. Понятно, какую зависть это обстоятельство вызывало у девчонок из аллиного класса.

Она сходу подбирала любые песни, но на публике сама петь не решалась. Отчасти и потому, что стеснялась щели между передними зубами. Поэтому, общаясь с мальчиками, улыбалась несколько неестественно, прикрывая верхней губой свой “недостаток”.

“Во дворе Алла тоже всегда была заводилой, - продолжает Евгений Борисович Пугачев. - Я-то был маменькиным сынком, а она наоборот всегда общалась с местной шпаной”. В районе Крестьянки на местную молодежь наводил страх парень по кличке Джага. Кроме неприятной внешности, он славился еще и как обладатель “финки”, финского ножа, воспетого всей блатной лирикой. Но Алла и с ним разговаривала достаточно вызывающе. Возможно, после этих диалогов у нее дрожали руки-ноги, но своей смелостью она всех поражала.

За крутой нрав Пугачевой в округе было присвоено прозвище “фельдфебель”.

Когда кто-то из дворовых мальчишек отпустил дурацкую шутку насчет одноглазого Бориса Михайловича, Алла подошла к нему и негромко произнесла сквозь зубы: “Ну, теперь ты узнаешь, как жить без глаза...” Размахнулась и ударила по лицу обидчика ее отца. С тех пор тот старался больше не сталкиваться с этой “психичкой Пугачевой”.

Как все юные девушки начала шестидесятых, она была чуть влюблена в актера Олега Стриженова, из актрис ей нравились Одри Хепберн и Джина Лоллобриджида. Она обменивалась с подружками открытками, с которых улыбались загорелые лица кумиров.

Как все девушки любых времен, она вела дневник. Потом в момент какой-то мимолетной печали предала его огню. Вряд ли стоит сожалеть об утраченных рукописях, выведенных быстрым и гладким почерком Аллы Пугачевой в нежном возрасте. Девчонки не имеют обыкновения фиксировать на бумаге какие-то значительные мысли и события. Все сводится к утомительному перечислению фактов:

“Сегодня Андрей Ж. не подошел ко мне после урока. Тогда я сделала вид, что сама его не замечаю”. Или: “Вчера Ленка Белова сказала, что Вовка ей признался, что гулял с Катей П.”. Спустя года два автор дневника не может вспомнить половину упомянутых им персонажей.

Зато до старших классов Алла, в свободное от музыки и прогулок время. придумывала модели платьев. Она рисовала их на бумаге - очень старательно, цветными карандашами, тщательно изображая каждую сборку. Вот платье- для занятий, вот для гостей, а вот для выступлений... Не сделать ли его покороче?..

Алла и Женя много читали: у Бориса Михайловича было достаточно книг. Правда, долгое время немалую часть его библиотеки занимало Полное собрание сочинений И.В.Сталина и прочие “Вопросы Ленинизма”, но после Двадцатого съезда это все куда-то пропало.

А любимым писателем маленьких Аллочки и Жени, как и всех советских детей, был Аркадий Гайдар.

Лет с двенадцати она начала писать стихи и песни. Было у нее, например, такое трогательное произведение:

“Я встретила его в школе музыкальной. Держал в руках он скрипку и смычок...” Мелодия этой песенки, правда, подозрительно напоминала романс “Я встретил вас”, но это Аллу не сильно смущало.

Еще одна песня повествовала о некоей романтической девушке: “А в нашем подъезде Ассоль живет...” Непростые, драматические отношения с окружающим миром складывались у этого персонажа. Хоть она и была Ассоль, но все называли ее просто Аня... Ну и так далее.

...Алла никак не могла понять, что делают в их квартире неприветливые люди в милицейской форме. И почему они все время спрашивают, где у папы лежит то или это? И где сам папа?

Алле было четырнадцать лет, когда Бориса Михайловича осудили на три года за хозяйственные злоупотребления. Это случилось в расцвет эпохи Хрущева, когда власти вдруг рьяно принялись чистить ряды хозяйственников. Просто у прокуратуры существовал негласный план - разоблачить и осудить столько-то руководителей. Занимались-то этим практически те же люди, что трудились и при Сталине.

Борис Михайлович был тогда директором по сбыту Талдомской обувной фабрики.

Все детство Аллу сопровождали терпкие запахи кожи: отец то и дело приносил с фабрики какие-то кусочки. К нему приходили сослуживцы, они раскладывали эти куски на столе и о чем-то подолгу говорили. Зинаида Архиповна только успевала подносить им чай.

Часто Борис Михайлович отдавал дочке мелкие обрезки: - Смастери что-нибудь, Алена! Алла брала их, вертела, рассматривала, примеряла к куклам, к своим немногочисленным платьицам. Но обувная кожа была слишком груба, поэтому она просто аккуратно складывала все это богатство в коробочку, где и забывала надолго.

Но однажды папа вручил ей кусочки очень мягкой кожи. Аллочка обрадовалась, а Борис Михайлович сказал: - Это лайка!

Девочка убежала к себе в комнату, сжав в кулачке подаренные куски. Она рыдала над ними: зачем зарезали собачку лайку? Они же хорошие: людей на Севере возят, в космосе летают. Борис Михайлович смеялся и весь вечер пытался доказать Алене, что собачку никто не убивал.

...И теперь папу, ее веселого папу - посадили в тюрьму!

Когда милиционеры ушли, оставив на полу разбросанные книги, бумаги, одежду и унеся с собой несколько вещей Бориса Михайловича, Алла дрожащим голосом спросила заплаканную маму:

За что папу посадили?

- Ох, доченька... Он... Он нарвал цветы в чужом саду...

Теперь, после ареста мужа и “конфискации имущества” (что там было конфисковывать, интересно?) Зинаиде Архиповне пришлось быстро искать работу, благо ребята уже подросли и не требовали поминутного внимания. В школьном журнале Аллы за 8-й класс, который я разыскал в городском архиве народного образования, в графе “Род занятий имеете работы родителей” значится следующее -“Универмаг № 41, зам. зав. отдела готового платья”. Про отца - ничего.

Для всех соседей, приятелей, одноклассников существовала лишь одна версия затянувшегося отсутствия папы: он в длительной командировке.

...Вместо положенных трех лет Борис Михайлович отбыл в исправительной колонии полтора года. “За примерное поведение”. На самом же деле преследования хозяйственников незаметно для общественности признали после снятия Хрущева ошибочными и просто пытались по мере возможности дать “задний ход”. Бели, конечно, не успели приговорить к высшей мере.

А потом Бориса Михайловича даже восстановили в партии.

Алла уже достигла шестнадцатилетия, но все еще продолжала носить свою ненавистную косу-селедку. Зинаида Архиповна и слышать ничего не хотела о каких-то там стрижках, укладках, прическах.

Мама и бабушка вообще долгое время вполне искренне не замечали Аллиного взросления. Зимой, когда за ней заходил кто-то из ребят, чтобы пойти в кино, бабушка могла громко крикнуть из кухни: - Алла, а ты теплые штаны под платье надела?

Как-то всем семейством они отправились к маминой подруге - тете Любе. Последняя слыла женщиной современных взглядов, что иногда приводило к легким размолвкам между ней и Зинаидой Архиповной.

В тот вечер Алла долго перешептывалась и перемигивалась с тетей Любой и ее дочерью. (Последнюю, кстати, тоже звали Аллой, и все близкие, чтобы не путаться, с младенчества именовали девочек по отчеству - Аллой Борисовной и Аллой Владимировной.) Наконец, обе Аллы заперлись в комнате. Никто особенно не обратил на это внимание - мало ли о чем секретничают девушки.

Минут через двадцать Алла Борисовна тихо выскользнула из комнаты. Косы у нее не было!

Зинаида Архиповна охнула и схватилась за сердце:

- Алена! Да как же это можно? Да ведь я... Да как же...

- Зина! Зина! Не волнуйся ты! - затараторила тетя Люба. - К девчонке уже ребята ходят, а она все с косой, как первоклассница! Ну, посмотри, как ей хорошо с короткой стрижкой! Но горе мамы было неподдельным Лишь через несколько дней, молча взглянув на Аллу, которая наигрывала на пианино что-то свое, Зинаида Архиповна с грустью подумала, что дочь уже действительно взрослая.

Наверх

“Люди из лета”

Весной 1952 года Борис Михайлович со своим двоюродным братом, у которого имелся старенький мотоцикл, по каким-то делам поехали в Подмосковье. Там они то ли приняли лишнего на природе, то ли просто заплутали, но вдруг обнаружили, что катят по неведомой лесной дорожке. Их охватил азарт: куда это мы так примчимся?

Примчались они в поселок Новоалександровский, что раскинулся близ Клязьминского водохранилища.

“Как тут здорово!” - воскликнул Борис Михайлович. - “Пойдем-ка, узнаем, не сдают ли здесь дом на лето - нам ребят надо куда-то вывозить... Вода рядом - отлично! Опять-таки, рыба...”

Вернувшись поздно вечером домой, он сообщил супруге, что с дачей все “аляфулюм” и надо скорей сказать теще, чтобы готовилась к отъезду с внуками.

С тех пор до самого 1966 года Аллу с Женей под присмотром Александры Кондратьевны родители отправляли на все лето в Новоалександровский. Жилье снимали у местных тети Кати и дяди Семена - те растили сразу трех дочерей.

(По иронии судьбы, после того как Борису Михайловичу объявят приговор, его отправят на исправительные работы в городок Долгопрудный, что всего в пяти километрах от дачи.)

Александра Кондратьевна очень быстро освоилась в поселке и все “аборигены” почитали ее за здешнюю. При этом бабушка прославилась на всю округу своей житейской мудростью, и потому чуть ли не каждый день кто-нибудь из сельчан приходил к ней за советом. Александра Кондратьевна с удовольствием высказывала свои суждения по любым вопросам.

Вместе с Аллой из дома приезжало и пианино “Циммерман”: каникулы каникулами, говорила мама, но музыка отдыхать не может.

В самом начале лета почти никого из дачников тут еще не было. Алла с Женей томились ожиданием, с хохотом вспоминая их забавы прошлого года. Они бродили по поселку и вызнавали, когда должен приехать Димка, когда Ленка... Ни с кем из этих ребят они в Москве не виделись, это были “люди из. лета”, как окрестит их сама Пугачева.

Впрочем, даже когда собиралась вся их летняя компания, Алле не дозволялось слишком беззаботно проводить время. Каждый день не меньше трех часов она должна была отработать за фортепьяно.

“Бабушка держала меня в черном теле, - спустя много лет будет вспоминать Пугачева - Все шли на танцы, а мне это запрещалось”.

Но сдерживать Аллины эмоции постоянно было невозможно. Отыграв Шопена и Чайковского, она выбегала на улицу к ребятам, которые приветствовали ее очередное обретение свободы восторженными криками. Они неслись к водохранилищу, пристани Троицкой. Там был пляж, “зона отдыха” и маленькая зстрада-“ракушка”, некогда возведенная здесь как еще одно доказательство культурной революции на селе. Алла выскакивала на ветхую сцену и дурашливым голосом объявляла начало представления:

“Сейчас вы увидите театр... Театр Аллы Пугачевой!” Ребята с хохотом носились вокруг эстрады, изображая неистовую толпу "поклонников: “Алка! Давай! Еще покажи Шульженко!” И она показывала - Шульженко, Бернеса, еще Бог знает кого.

“Алла была у нас самой главной заводилой и выдумщицей, - вспоминает Евгений Борисович Пугачев. - Однажды она чем-то вымазала лицо, обернулась белой простыней, сделала из какого-то полотенца чалму и в сумерках так ходила по поселку. Люди присматривались и спрашивали друг друга: “Это что? Индус у нас, что ли, какой свелся?”

Спустя почти двадцать лет, в 1984 году, накануне больших сольных концертов в “Олимпийском” Пугачева с друзьями приедет на полдня в Новоалександровский. Вот что пишет об этом мимолетном эпизоде Илья Резник в своей книге “Алла Пугачева и другие”.

“ - Аллочка, неужели это ты? - на пороге дачной времянки стояла высокая грузная женщина - тетя Катя, как выяснилось потом. Зашли в домик.

- А где дядя Семен? - спросила Алла. - Шашлычную сторожит. Оба мы там... Так вот, Аллочка.

И последовал рассказ тети Кати о дочерях, внуках, соседях, огородах, пристройках и т.д. - А ты совсем не изменилась, Аллочка! Огромный рыжий кот вполз на кушетку. - А он тоже тогда был? - поинтересовалась бывшая дачница. - Нет, это другой...

Пришел дядя Семен, восьмидесятилетний благообразный старец. Узнал Аллу. Сдержанно порадовался. Отвернулся. Смахнул слезу.

- Мы вас в кино снимем! Хорошо, теть Кать?.. - А что? Снимай! Я про тебя все расскажу. Давно ведь знаю”.

Как и полагается в пору дачного сезона, у Аллы, когда ей было лет четырнадцать, завелся летний роман. Это был высокий симпатичный парень Дима Страусов, студент МАИ, отличник. Словом, фигура положительная во всех смыслах, что располагало к нему даже привередливую Александру Кондратьевну. Отношения Аллы с Димой были, конечно, вполне целомудренными и ограничивались робкими прикосновениями в лесочке.

Зато именно со Страусовым Алла учинила один феерический розыгрыш. О нем мне со смехом рассказывал брат нашей героини:

“Я на несколько дней уезжал по делам в Москву. А когда возвращался, то на обратном пути встретил Аллу с подружками. “Никто не видел, что ты приехал?” -тут же спросила Алла. “Нет”, - говорю. Сестра ужасно обрадовалась и сказала, что сейчас мы тут устроим целый спектакль.

Незадолго до этого я упал с велосипеда, и у меня были выбиты передние зубы. Тогда они сделали мне их из белого пластилина, на голову прицепили мочалку - вроде бы волосы, сверху - косынку, на которую прикололи брошь с камушками. Я надел туфли (размер у нас тогда был с Аллой одинаковый) и какое-то платье. Под платье мне еще запихали полотенце - так что получилось что-то вроде груди.

Меня спрятали на даче у нашего дяди, которая была километрах в двух от нас.

Ближе к вечеру девчонки пришли за мной, и вместе с ними я в таком виде дефилировал по деревне. Все сразу стали спрашивать, что это за девица такая? Им отвечали, что это Неля, Алкина подруга. Вечером я захожу во двор к Диме Страусову:

- Здравствуйте, а Дима дома? - Дима! - кричат ему. - Это к тебе. Он вышел, и я обращаюсь к нему измененным голосом:

- Здравствуй, ты меня не узнаешь? - Нет.

- А я Неля. К тебе приехала. Минут пять мы так с ним еще пообщались. Потом мне это надоело, и уже своим нормальным голосов я говорю:

- Жаль, Дима, что ты меня не узнаешь. - Это ты, Женька, что ли? - засмеялся он. Тут уже вышла Алла и мы договорились, что я буду с Димой “гулять”.

А у нас на окраине поселка было место со скамейкой, где мы все тусовались. И вот я прохаживаюсь там с Димой, он меня нежно за плечо обнимает... Так мы гуляли два вечёра.

Был там один парень - Андрюшка по кличке “дистрофик”, он прибежал к ребятам и сказал, что Страусов гуляет с какой-то девкой, у которой “во лбу звезда горит” - это он имел в виду мою брошку на косынке. Скоро неподалеку появились ребята на велосипедах - они ездили и высматривали, кто это такая со Страусовым.

На третий вечер Дима мне сообщает: “Не волнуйся, тебя сегодня насиловать будут”. Оказывается их “натравила” на меня Алка, которая, скорбно рыдая, сказала, что какая-то “прости господи” (так затейливо именовались “проститутки”) отбила у нее парня.

И вот мы идем - на повороте стоят человек двенадцать. Одни отозвали Диму якобы по делу, а другие схватили меня и куда-то потащили. Я отбрыкиваюсь, кричу: - Ребята, да вы что? Я, может, еще удивить вас хочу. - О, давай, удивляй - заорали они.

Тут я эту косынку снимаю вместе с мочалкой.

Сначала была просто настоящая немая сцена. А потом мы все хохотали как сумасшедшие. Алла, конечно, радовалась больше всех”.

В первой половине шестидесятых, когда в домах уже стали появляться большие катушечные магнитофоны, кто-то привозил их с собой на дачу. Вечерами из дома протягивали провод, ставили магнитофон на табуретку посреди ближайшей полянки и устраивали танцы.

“Come on, let's twist again...” - хрипела невесть откуда залетевшая на Клязьму заграничная песенка.

Когда совсем темнело, Александра Кондратьевна выходила на крыльцо и кричала: “Алла! Женя! Домой!”

...Бабушка умерла в 1966 году. Заснула на кухне, на своей раскладушке и не проснулась.

Алле потом всю жизнь будет часто сниться дорога в поселок ее детства и тот поворот, откуда уже был виден их дом.

Наверх

Дирижер

“Прыжок в длину - 2,18 м, метание гранаты - 18 м.”. В графе с результатами плавания и лазания по канату стоят прочерки. Почему-то Алла не поплавала и не полазала. А вот другие результаты, с которыми Пугачева Алла Борисовна закончила восьмой класс школы № 496. “Пятерками” были вознаграждены ее старания по литературе, рисованию, труду и - прошу заметить! - пению. Познания в области русского языка, алгебры, геометрии, истории, естествознания, физики были оценены в четыре балла. Ну и, наконец, по таким предметам, как черчение, география, химия, иностранный язык и физкультура Алле выставили “тройки”. После восьмого класса, как уже давно было решено, Алла спокойно поступила в Музыкальное училище им. Ипполитова-Иванов а. К этому времени возвели его новое здание - прямо возле пугачевского дома в Зонточном переулке. Типовое Четырехэтажное строение, собранное по новому “блочному” методу. Алла выбрала дирижерско-хоровое отделение - при том, что все сулили девочке будущее блистательной пианистки (о пении тогда еще и речи не шло). Впрочем, то могло быть одним из первых проявлений ее непредсказуемости, ставшей позже притчей во языцех. Во всяком случае, этот выбор по сей день остается одной из загадок Пугачевой.

На курсе у Аллы собрались практически одни девицы - другого тут нечего было и ждать. Поэтому она с интересом присматривалась к симпатичному однокурснику Мише Шуфутинскому, и скоро они стали приятелями. (Там же в училище Алла познакомилась еще с Людмилой Зыкиной и Екатериной Шавриной - вот они-то как раз оказались на вокальном отделении. С Зыкиной особой дружбы не завязалось: все-таки она была уже известной певицей и вообще старше на двадцать лет. А с Шавриной Пугачева приятельствует по сей день.)

“Она бывала у меня дома, - с улыбкой вспоминает Шуфутинский, - и моя бабушка гоняла ее за короткую юбку”.

С тем же Шуфутинским Алла иногда прогуливала занятия по какой-нибудь скучной политэкономии, и они шли или в стеклянное кафе возле пугачевского дома (оно еще сыграет свою роль в нашем повествовании) или просто на новый фильм - кинотеатр “Победа” тоже располагался неподалеку.

В училище был - да и по сей день остается - знаменитый подвал. Там тоже приютились учебные аудитории, в каждой из которых стоял рояль. Как и во всяком подвале, здешний климат отличался прохладой и сыростью, так что преподаватели старались избегать занятий в “подземелье”.

Если случались перерывы между занятиями, то студенческая компания во главе с Пугачевой спускалась в подвали резвилась.

“Иной раз мы там и винишко попивали”, - смеется Шуфутинский.

Алла садилась за рояль и начинала свое шоу. Она очень похоже и в то же время смешно изображала тогдашних кумиров - Эллу Фицджеральд и даже Луи Армстронга. Но лучше всего ей удавалась, разумеется, Эдит Пиаф. Пугачева, кстати, умела помимо прочего петь на разных “языках”, что тоже невероятно забавляло окружающих. Она просто приду мыв ала иностранный текст, который очень походил то на французский, то на английский язык. Иногда таким образом у нее получались чуть ли не целые “импортные” песни.

Алла довольно быстро стала местной примой и иной раз позволяла себе дерзить педагогам. Одна из преподавательниц, работавшая в училище в то время, с улыбкой сказала мне, что Пугачеву хорошо помнит, потому что та была “страшная хулиганка”. Другая, напротив, говорит, что “никакой особой яркости в Алле не замечала. Но голосок у нее был хороший. Впрочем, у нас же исключительно классический репертуар, так что впоследствии она очень смело и резко изменила направление”.

Специальности хорового дирижера ее обучал Игорь Иванович Тупиков.

“В ней тогда уже наблюдались задатки лидера, - говорит Игорь Иванович. - Она всегда организовывала все студенческие капустники. При этом Алла очень хорошо училась и прекрасно работала с хором”.

В 1980 году Тупиков с семейством отдыхал в Сочи. Как-то они увидели афишу Аллы Пугачевой, и супруга с дочерью Игоря Ивановича пожелали непременно посетить концерт звезды. Но когда они обратились в кассу, то билетов уже не обнаружили.

Ни на что особо не надеясь. Тупиков раздобыл гостиничный телефон Пугачевой и позвонил:

- Здравствуй, Алла, ты помнишь Игоря Ивановича из училища? - Да, конечно!.

Тупиков изложил просьбу, и звезда ответила: - Нет проблем. Я скажу администратору, чтобы он дал вам билеты. После концерта Игорь Иванович пробрался за кулисы поблагодарить бывшую ученицу, и та, по его словам, общалась с ним столь же почтительно, как некогда в аудиториях училища.

В училище Алла начала покуривать. Этим она тоже занималась в подвале, хотя ректор Ипполитовки Елена Константиновна Гедеванова применяла самые строгие меры к нарушителям дисциплины. В частности, нередко у входа студентов встречал патруль из педагогов в главе с самой Гедевановой. Если она считала, что у девушки слишком короткая юбка, а у юноши слишком длинные волосы, то отправляла “исправиться”, а в журнале фиксировала “прогул”.

Но к “хулиганке” Пугачевой Гедеванов а относилась не то, что снисходительно, а почти что с любовью. Во многом благодаря именно Елене Константиновне Алле прощались конфликты с преподавателями, долгие отлучки на гастроли. Причем на последних курсах эту беспокойную студентку, которая уже делала эстрадную карьеру, собирались даже выгнать.

Некоторые преподаватели всерьез уверяли меня, что так оно и было, что Пугачева не закончила Ипполитовку. Но они ошибались.

Еще одним приятелем Аллы в училище стал Миша Глуз, который правда, поступил туда на два года позже. (Теперь Глуз руководит еврейским ансамблем “Тумбалалайка”.)

“Пугачева уже превратилась в звезду нашего заведения, - рассказывает он, - и с ней очень непросто было подружиться.

Почти каждый день после занятий мы большой компанией собирались у нее дома. Слушали какие-то пластинки. Попутно съедали все, что находили на столе: родители Аллы нас очень хорошо принимали.

К капустникам она готовилась очень основательно - сценарий начинала писать месяца за два. Она же сочиняла для них и песни. Кстати, некоторые ее песни, зазвучавшие лишь в последние годы, были написаны ею еще тогда - для капустников”.

Вместе с Глуз ом Алла как-то записала на магнитофон свои песни, но поскольку никакой особой ценности в этих пленках он не видел, то записи просто потерялись.

(В 1995 году, когда Пугачева будет готовить издание своей “Коллекции” - почти полного собрания исполненных ею песен, она обратится к Глузу с просьбой найти эти материалы, но тщетно.)

Кстати, занятно: мама Миши Глуза работала в Москонцерте, и одним из ее подопечных был певец Бедрос Киркоров. Когда у того в апреле 1967 года родился сынишка Филипп, она поздравила Бедроса в числе первых.

Родители приносили домой пластинки - Утесова, Шульженко, Эллу Фицджеральд.

Однажды - Алле уже было лет девятнадцать - кто-то дал послушать пластинку французской певицы. Алла сначала даже не прочла толком, как произносится ее имя. Завела трескучий черный диск и обомлела. Женщина с вибрирующим прокуренным голосом пела: “Non je ne regrette nen...” “Эдит Пиаф” - прочитала Алла, поднеся к глазам обложку. “Я ни о чем не жалею”.

Пластинка доиграла, девушка поставила ее тут же второй раз. Потом она весь вечер повторяла шепотом нараспев: “Эдит Пиаф... Эдит Пиаф...”

...Когда через несколько лет в какой-то компании один пылкий юноша воскликнет: “Ну почему у нас нет своей Эдит Пиаф?”. Алла, дивясь собственной дерзости, ответит: “Есть! Она - во мне! Просто еще не поет...”

... Однажды Алла вернулась из училища и твердо сказала маме:

- Я не хочу быть дирижером, я буду певицей.

- Какой еще певицей, дочка? Их вон сколько. А с твоей специальностью ты всегда на жизнь заработаешь.

Наверх

Выдумка века

- Зинаида Архиповна? - Да, добрый день... Проходите. - Вот я по поводу Аллы... - А что? Опять кому-то в училище нагрубила? - Да нет! Я совсем по другому поводу. Меня зовут Левенбук, Александр Левенбук.

- Ax, это насчет гастролей, - Зинаида Архиповна вздохнула. - Я, честно говоря, не думала, что вы так быстро придете. Что ж, давайте поговорим... Осторожно, тут у нас пол покатый.

В двери повернулся ключ: это Алла вернулась из училища. Увидев маму и Левенбука, который пристраивал на вешалку свое пальто, она быстро поздоровалась и покраснела, чего, впрочем, никто не заметил в тусклом свете прихожей.

Сатирический дуэт Лившица и Левенбука был известен в стране. Чуть позже Лившиц и Левенбук станут звездами “Радионяни”, которая просуществует очень долго и удержится в эфире, даже когда Лившиц эмигрирует в Израиль.

А тогда, в начале 1965 года они сделали эстрадную программу в двух отделениях - “Пиф-паф, или сатирические выстрелы по промахам”, и готовились обкатывать ее в провинции. Такие программы были любимы народом не меньше, чем, скажем, концерты Эдиты Пьехи. Причем, если последняя была куда менее доступна, то эстрадные сатирики отличались завидной плодовитостью и мобильностью. Чтобы молодое поколение хотя бы в какой-то мере могло обрисовать себе контуры этого жанра, наиболее разумным будет напомнить задорного героя Леонида Броневого в фильме “Покровские ворота” и его сатирические куплеты, которые он распевал на площадке в парке (“за гуманизм и дело мира...”). Только в нашем случае речь шла о куда более весомом представлении, нежели несколько куплетов. Ни авторы, ни исполнители уже не в силах прорваться сквозь тридцатилетние наслоения памяти и припомнить, какие именно “промахи” тогда обличались. (Конечно же, такие типовые сатирические “шоу” тогда никто и не пытался зафиксировать на пленку хотя бы потому, что было понятно: сегодня один “пиф-паф”, завтра же, в соответствии с очередной передовицей “Правды” он может решительно поменять цель. Да и вообще тратить пленку на подобные пустяки было бы кощунственным расточительством.) Можно лишь предположить, что в свете недавнего смещения Хрущева немало язвительных шуток звучало по поводу волюнтаризма и шапкозакидательских настроений у отдельных недальновидных руководителей.

Для своей программы Лившиц и Левенбук искали какую-нибудь певицу, поскольку затейливый сценарий предусматривал вкрапления между миниатюрами нескольких песен, написанных Яном Френкелем на стихи Михаила Танича (маститые авторы тогда совершенно не гнушались созданием вещиц-однодневок). Поющие дамы из Москонцерта в ответ на упрашивания сатириков либо просили перезвонить по рабочему телефону через два месяца, либо улыбались: “Ну-у, мальчики, вы же понимаете, что это несерьезный разговор. Ну зачем мне “пиф-пафы” на Чукотке за такие деньги?” - “Не на Чукотке - на Урале”, - оправдывались артисты.

Как-то случайно услышав через открытую дверь такой разговор, одна из администраторов Москонцерта произнесла: “Ребята, оставьте всех их в покое. Я попрошу дочку найти кого-нибудь у себя - в музыкальном училище. Иначе вы никогда не уедете на гастроли”. - “Да кто отпустит из училища на целый месяц?” - воскликнул Лившиц. - “Пусть найдет - как-нибудь выкрутимся”, - махнул рукой Левенбук.

Через пару дней они ухе стояли у рояля в Доме учителя, где репетировали свою программу, а пятнадцатилетняя девочка Алла, глядя в рукописные ноты, играла мелодию одной из песенок. “Аллочка, ты сразу попробуй ее спеть”. - “Ой, нет, я должна дома порепетировать. Скажите, а разве роботы уже есть?”

“Робот” - это была одна из песенок новой программы Написал ее, кстати, не Френкель, а Левой Мерабов, руководивший маленьким ансамблем при дуэте Лившиц-Левенбук. Танич сочинил следующие слова: “Робот, ты же вьщумка века. Я прошу: ну попробуй, стань опять человеком”.

Таким образом советские мастера искусств откликнулись на всеобщие “страдания” по человекоподобным машинам с искусственным интеллектом и драматической судьбой (“почти как мы, только бездушный”). В середине шестидесятых тема роботов и связанных с нею морально-этических проблем стала модной, вследствие чего мировой культурный процесс получил неожиданный импульс.

Когда я обратился к Таничу, чтобы услышать его воспоминания о юной Пугачевой, тот вдруг сказал: - Да-да, вот я тут как раз сегодня на рассвете сочинил эпиграмму, что-то вроде “Алла меня спела мало... Но Алла с меня начинала...” ну и так далее.

Потом, прервав течение своих мемуаров, Михаил Исаевич воскликнул:

- А через двадцать лет после “Робота” Алла спела песню “Айсберг” на стихи моей супруги Любови Козловой! Там ведь та же тема, что и в “Роботе” - обращение к какому-то холодному существу...

Лившиц и Левенбук уже начали волноваться, поскольку голоса Аллы еще ни разу не услышали. Худенькая девочка все сидела и наигрывала, изредка отрывая глаза от нот и бросая взгляд то на одного, то на другого “экзаменатора”.

“Аллочка, а кто декан на твоем вокальном отделении?” - неестественно бодро и громко спросил вдруг Лившиц, чтобы насытить затянувшуюся сцену хоть каким-нибудь событием. - “А я не на вокальном - я на дирижерско-хоровом...”

За ее спиной Левенбук беззвучно ударил себя по лбу и закатил глаза “Саша, - обратился он к коллеге, - пойдем покурим, а Аллочка пока порепетирует”.

Едва оба вышли в коридор, как почти в унисон произнесли вполголоса: “Опять вляпались!” Тут услышали из-за двери высокий голос Аллочки тянувший:

“Чтобы я улыба-алась, ты смешно кукаре-екал, И живые ромашки доставал из-под снега...” В тот же вечер они договорились, что на днях явятся к Зинаиде Архиповне и будут упрашивать ее отпустить дочь на гастроли. Уже попрощавшись, она вдруг спросила:

- А я действительно хорошо спела? Вы не передумаете?

- Если бы и захотели передумать, то уже не успеем, - улыбнулся Лившиц. Когда Алла, промучившись весь вечер, наконец сказала маме, что ее пригласили на гастроли, та охнула:

- Ты что? Какие еще гастроли? - Ну, на обычные... Получасовое объяснение закончилось полным разладом. Зинаида Архиповна восклицала в слезах:

- Я тут выкладывалась пятнадцать лет, чтобы тебя музыке научить, Женьке язык дать, и что теперь?

- Мама, ну меня же как музыканта зовут! - Что?! Алла, это не музыка. Это... эстрада! - Но я же...

- Никуда ты не поедешь! Алла, обиженно сопя, накинула пальто и выскочила из квартиры.

Она побежала за подмогой - к друзьям родителей, чете пожилых артистов оперетты. Через час они уже утешали Зинаиду Архиповну:

- Ну, послушай! Ничего страшного не происходит. Мы знаем этих ребят - Левенбука и Лившица - очень порядочные... И потом, Зиночка, Алла ведь сама заработает. Четыре пятьдесят с концерта - все же деньги! Для вас это нелишне, а она узнает, почем копеечка.

- Деньги надо зарабатывать по-другому! - не у ступала Зинаид а Архиповна.

- Это тоже честный заработок. Ну, в конце концов, она съездит, поймет, что певица из нее никудышная и успокоится.

- Что значит никудышная? Нормальная певица... Как пианистка, конечно, лучше, но и поет тоже хорошо. Бог с ней, пусть едет!

... Алла долго топала ногами в прихожей, чтобы отряхнуть снег, который, на самом деле, уже давно стаял. Она почему-то пыталась оттянуть разговор мамы с Левенбуком и, сама того не замечая, стучала все громче.

- Ладно, Алла, ты пока иди на кухню, - сказала мама.

Зинаида Архиповна долго выспрашивала гостя, что это за спектакль, какие песни будет петь Аллочка, где она будет жить, кто еще едет в группе, сколько денег ей нужно в дорогу, в каких гор одах будут гастроли. На последний вопрос Левенбук отвечал уже почти вскользь, полагая, что Пермь и Свердловск в данном случае не составляют принципиальной разницы, когда вдруг Зинаида Архиповна стала спрашивать о таких населенных пунктах, названия которых Левенбук изредка слышал лишь в выпусках новостей.

- Я ж сама уральская, - улыбнулась она, - потому так и спрашиваю. Так когда вы уезжаете? Надо же у спеть все приготовить...

Алла, которая все это время тихо стояла за дверью и вибрировала от каждой маминой интонации, чуть кивнула в такт последнему слову.

- Только вот как быть с училищем? - строго спросила Зинаида Архиповна. Алла перестала дышать.

- Ну, вот это как раз не самое сложное, - махнул рукой Левенбук. - Мы достанем ей справку о каком-нибудь безобидном заболевании и сделаем небольшой академический отпуск.

- Каком заболевании? - встрепенулась Зинаида Архиповна.

- Ой, но есть ведь у нее какие-то проблемы со здоровьем? - Ну, разве что со зрением... Левенбук действительно очень быстро разобрался с медицинской проблемой, и через две недели Алла с Женей уже тащили чемоданы по платформе Ярославского вокзала. Зинаида Архиповна продолжала монолог, начатый еще дома: - ...Если после концертов будут какие банкеты, - посиди пять минут для приличия и иди к себе в номер. Никакого вина - ну, за этим Александр Семенович обещал проследить...

Когда Алла уже стояла в тамбуре, а за ее спиной Лившиц и Левенбук вежливо раскланивались с Зинаидой Архиповной, та вдруг сделала испуганные глаза:

- Алена, я же забыла тебе капусту квашеную отдать! - она полезла в сумку и с трудом вытащила трехлитровую банку. - Всех угощай! Обязательно! Алла со вздохом приняла банку.

В Москве у нее было совсем немного времени для репетиций новых песен, и хотя они были вполне бесхитростные и не сулили никаких сложностей, перед каждым выступлением она разыскивала где-нибудь за кулисами рояль и подолгу пела. Платье для выступлений Алле одолжила жена Левенбука.

Первый выход на сцену прошел в какой-то мерцающей пелене. Алла подбегала к микрофону, сразу поднимала глаза вверх и пела, уставившись в лепнину на балконе Дома культуры. После песни “Робот” она услышала в зале шум. Алла взглянула с испугом в зал и чуть прищурилась, чтобы лучше видеть: зрители улыбались и хлопали. Девочка обернулась, и тут из-за кулис выскочил Левенбук с сердитым, как показалось ей, лицом. Он схватил ее за руку и шепнул: “Ну, улыбнись, тебе же аплодируют!” Потом склонился к микрофону и отчетливо произнес: “Запомните имя этой девушки - Алла Пугачева Она еще учится, но уже стала настоящей артисткой!”

Ее потом долго искали за кулисами для общего поклона в финале. А Аллочка безутешно плакала, сидя в своем сценическом платье на пыльном деревянном ящике в темной подсобке. Как страшно, оказывается, выходить на сцену...

Спустя почти четверть века Александр Семенович Левенбук открывал в Москве еврейский театр “Шолом”. Накануне открытия он вдруг сообразил, что неплохо было бы пригласить кого-то из знаменитостей для напутственного слова “Аллу!” - решил Левенбук, но тут же подумал, что ее наверняка нет в Москве. Да и вообще сомнительно... Однако позвонил. “Хорошо, - ответила Алла Борис овна - Вечером буду”.

“Она приехала, - вспоминает в разговоре со мной Александр Семенович. - Вышла на сцену и сказала: “Как когда-то Левенбук вывел меня за руку на эстраду, так сегодня я вывожу его на сцену этого театра”. Алла действительно взяла меня за руку, подвела к авансцене и произнесла с улыбкой: “Мне кажется, что когда на сцене идет еврейский спектакль, а в зале сидят еврейские зрители - это и есть то самое еврейское счастье”.

Еще одним сильным потрясением первых гастролей стали для Аллы рестораны. Вся их группа обедала именно там. Алла, конечно, бывала в московских кафе, но очень редко, и обязательно с большой компанией из училища. (Особенно часто в такие заведения зазывал поесть мороженого Мишка Шуфутинский.) Но это все было не то.

Когда впервые пожилая официантка в белом передничке бросила перед ней меню, Алла вздрогнула и посмотрела на Левенбука, сидевшего напротив.

“Открывай, выбирай”, - Александр Семенович сделал смешной купеческий жест.

Все закончилось тем, что Алла заказала себе все, то же самое, что и он, только без первого и без ста граммов коньяка. Зато с мороженым.

Именно мороженое в союзе с уральской зимой скоро наказали девочку ангиной.

Она сидела на постели в холодном номере, замотавшись маминым шарфом. Левон Мерабов ходил по комнате, что-то бормотал и время от времени останавливался у окна, недобро посматривая на огоньки далекого “промышленного гиганта”.

“И ведь как назло завтра у нас сразу три выступления! - вдруг воскликнул он. - Ну-ка, давай еще раз посмотрим на твою ангину”.

Алла безропотно задрала подбородок и широко открыла рот. Мерабов повернул ее голову к матовому светильнику и с тоской заглянул в глотку:

- Не-ет, с таким горлом петь нельзя, - резюмировал маэстро.

Дверь распахнулась и ввалились Лившиц с Левенбуком - от них веяло томительными ароматами гостиничного ресторана. - Ну, что тут с нашей примой? - Да, все то же самое, - махнул рукой Мерабов.

- Та-ак, Аллочка, - Левенбук достал из кармана пиджака шоколадку. - Это тебе. Но сначала давай осмотрим горло. Повторилась та же процедура. - Ну что будем делать, товарищи? - Левенбук постучал шоколадкой по опустошенной наполовину банке с квашеной капустой, которая стояла на подоконнике. (Здесь было самое холодное место, и все портящиеся продукты складывали у окна.)

- Что, что! - пожал плечами Мерабов. - Обойдемся завтра без песен. Мы же не можем ничего отменить. Нас же предупредили, что на вечернем будет третий секретарь горкома...

- Как же он без “Робота”-то обойдется? - задумчиво спросил Лившиц, и было не очень понятно, шутит он или нет. - Я буду петь, - тихо сказала Алла. - Хо! Девочка, дорогая! - зашумел Мерабов. - Если посреди песни у тебя пропадет голос, то третий секретарь нам этого не простит!

- Ты потише, пожалуйста, - попросил Левенбук.

- Я вам обещаю, что ничего не случится - я спою хорошо. - Алла размотала с шеи шарф: ей стало жарко.

- Ладно, ешь шоколад, и ложись спать. Ты устала, Алла, - улыбнулся Левенбук. Завтра все решим.

...Третий секретарь, сидевший на следующий день со своей упитанной супругой в первом ряду, лично издал несколько хлопков после “Робота”. А после выступления к Алле подошел мальчик лет семи, внук вахтерши Дворца культуры, протянул открытку с Эдитой Пьехой и попросил автограф. У Аллы, естественно, не было даже карандашика, она уговорила мальчика подождать и побежала искать авторучку. Когда она наконец вернулась, мальчик уже исчез.

В самом конце гастролей к Алле как-то подошел один из тогдашних эстрадных мэтров, ездивший с “Пиф-пафом”:

- Скажи-ка мне, а где ты живешь в Москве? - На Крестьянке... На Крестьянской заставе. - Э-э, а где это, что там примечательного? - Первый часовой завод. - Послушай, девочка, такты бы и шла на этот... часовой завод и пела бы там в самодеятельности. А большая сцена - для больших артистов.

Наверх

Резиновый морячок

На рассвете принесли телеграмму. Сонная Алла прочитала вслух: “С Добрым утром. Позвоните Трифонову.” И номер телефона.

- Шутит кто-то, что ли? - Алла обернулась к маме. - Может и шутят, но ты все же позвони.

Радиопередача “С добрым утром!” была в те годы популярна так, как сейчас игры вроде “Поля чудес” на телевидении. Впрочем, старшему поколению это сравнение наверно покажется обидным. Хотя телевизоры тогда уже начали завоевывать свои пьедесталы в квартирах, они еще совсем не предоставляли собой буйный источник пестрой информации. Их чаще воспринимали как экзотический предмет роскоши, требующий внимательного и даже почтительного отношения. Впрочем, об этом я уже, кажется, говорил.

А радио было “свойским”, этаким родственником-балагуром в каждой семье. Во многих домах его звук никогда не приглушался (что повелось, видимо, с войны) -привыкали к нему, как соседи по коммуналке к журчанию воды из бачка в туалете, который фатально никто не мог починить. А по воскресеньям, в 9.30 утра вся страна в буквальном смысле приникала к своим кухонным радиоточкам: “В эфире передача “С добрым утром!” - и духовые инструменты играли бодрые позывные.

Многие, у кого были магнитофоны - те, катушечные, с большим зеленым глазом-индикатором - заранее приносили их и прилаживали рядом с радиоприемником микрофон. Ибо очень часто в “Добром утре” передавали песни, которые на следующий день становились общенациональными шлягерами.

Владимир Трифонов, приславший Алле загадочную телеграмму, славился тем, что фанатически разыскивал новых звезд (правда, слово “звезда” тогда употреблялось в сугубо ироническом смысле). Он работал в тандеме с другим редактором - Дмитрием Ивановым, который хоть и был близким другом Трифонова, но к некоторым его “открытиям” относился скептически.

“Скажу честно, - пожимает плечами спустя тридцать лет Дмитрий Георгиевич Иванов, - мне эта Пугачева тогда совершенно не приглянулась. Ну, еще одна певичка. Но Трифонов разглядел в ней нечто, поэтому в дальнейшем “тянул” Аллу, главным образом, он”.

Тут необходимо произнести несколько слов о редакторах в “Добром утре”. Эти люди не имели строго очерченного круга однообразных обязанностей. Они сами писали тексты, разыскивали музыкальный материал, были ведущими, в конце концов. (Кстати, в качестве одного из младших редакторов в то время там трудился Владимир Войнович.) А такие, как Трифонов, еще и пытались открыть новые имена.

Он, конечно же, не имел возможности своевольно пустить в эфир никому не известную девочку. Поэтому сперва он обратился к Козлову - главному редактору редакции сатиры и юмора Всесоюзного радио, в чьем ведении находилась и передача “С добрым утром!”.

Валентин Иванович Козлов внимательно слушал Трифонова, когда тот обещал ему, что скоро некая Пугачева станет знаменитостью.

“Хорошо, - согласился Козлов. - Давай попробуем. Но новые неприятности мы себе заработаем”.

Дело в том, что репертуар “Доброго утра” к этому моменту уже много раз подвергался обличению со стороны высшего руководства Гостелерадио и мэтров тогдашней эстрады. Все эти прелестные песенки, которые теперь кажутся образцом невинной лирики, тогда именовались “пошлыми, бездуховными и вульгарными”. Кроме того, человеку, не имеющему высшего музыкального образования, тут вообще не. на что было особенно рассчитывать. Так что и Козлов, и Трифонов изрядно рисковали, когда вводили в свой “храм” эту рыжую студентку.

“А вот это студия - здесь мы и запишем твоего “Робота”, - улыбнулся Трифонов. - Так что скоро прославишься на всю страну”.

Алла ахнула. Она завороженно оглядела все эти лампочка, км о почки, тумблеры, катушки с лентами, ряды плоских картонных коробок, на боку у которых были небрежно написаны цифры. Потом увидела микрофон. Он показался ей огромным. Тут девочке стало страшно: как к нему можно подойти? А спеть в него? Она привыкла к замарашкам - концертным микрофонам, но этот был величественный, как памятник...

Одним прекрасным воскресным утр ом “Робот” вышел в эфир.

“И эта песня сразу стала очень популярной, - говорит Михаил Танич, автор текста. - После Аллы ее перепела чуть ли не вся женская часть нашей эстрады “Робота” исполняли во всех ресторанах, а это всегда было показателем большого успеха”.

“Что ж, Алла, - ликовал Трифонов через пару недель после премьеры “Робота” -редакцию завалили письмами: пусть, просят, эта девушка еще чего-нибудь споет. Начальство пока колеблется, как с тобой быть, так что останавливаться нельзя Туг один молодой композитор свои песни принес, может попробуешь?”

Композитора звали Владимир Шаинский. Но Пугачева, возможно, по сей день не догадывается, каким затейливым путем к ней попали его песни.

Шаинского тогда мало кто знал. Незадолго до этого он окончил консерваторию и вполне искренне намеревался посвятить себя серьезной академической музыке - писал симфонии, струнные квартеты. Но, как ни банально это звучит, нужда заставила его искать возможности легкого и быстрого заработка. Тогда Шаинский и сочинил несколько незатейливых песенок и пришел с ними в “Доброе утро”. Первое произведение, которое он представил на худсовет программы, называлось “Как бы мне влюбиться?”

Худсовет не пришел в особый восторг от опытов молодого автора, а кто-то даже с недовольством выговорил ему, что вся эта песня - набор штампов, который оставит слушателей совершенно равнодушными.

“Но потом, - продолжает Шаинский, - с каким-то трудом песню все-таки приняли. При этом мне сказали, что исполнителя я должен найти сам и добавили, что он должен быть популярным. Я совершенно не разбирался в эстраде и спросил, кто же сейчас популярен. Мне назвали Муслима Магомаева и дали его телефон. Я позвонил:

“Здравствуйте, Муслим Магомедович. Вот у меня есть песня, принятая в “Добром утре”. Вы можете ее послушать?” - “Да”, - ответил он приятным баритоном. Я прямо по телефону сыграл песню. - “Муслим Магомедович, вам понравилась песня?” - “Да”. -“Вы сможете ее исполнить?” - “Да”. - “А когда?” - “Ну примерно через полгода”.

Полгода я никак не мог ждать и позвонил другому знаменитому певцу, Эдуарду Хилю. Поскольку он был из Ленинграда, то жил здесь в гостинице. Представился, объяснил, зачем звоню. “Ну что ж, приходите ко мне завтра в “Метрополь”, тут у меня в номере фортепьяно стоит - сыграете”.

На следующий день в десять утра я прибегаю в гостиницу. Дверь в номер открыта, какая-то бабуля метет пол: “Что? Какой Хиль? Да он еще вчера вечером уехал...”

Я стал в панике обращаться к знакомым музыкантам, и мне порекомендовали одного молодого певца. Мы быстро обо всем договорились, но в передаче мне вдруг сообщили, что программа уже сформирована. И из шести песен, которые в ней должны быть, пять поют мужчины. Нужна была женская песня. “Ну хорошо, - говорю я в отчаянии, - а кого вы посоветуете из женщин?” - “Ну, например, Анну Герман”. А я даже не знал, что Герман живет в Польше. Не мог же я ее пригласить в Москву из Варшавы. Я взмолился: “Так что же мне делать? Значит песня не пойдет?” - “Да, если не найдете певицу, то не пойдет... Правда, тут есть одна из художественной самодеятельности - голосок слабенький, еле поет... Мы несколько раз уже давали ее в эфир, так даже письма приходили. Но вкус-то у народа понятно какой”. - “А как ее фамилия?” - “Да зачем вам ее фамилия - она никому неизвестна”. - “А все таки?” - “Ну, Пугачева.”

Кто-то из редакторов предложил Шаинскому, чтобы эта самая Пугачева записала песню без него, чтобы не смущать неопытную девушку. “Ну, а если тебе не понравится ее исполнение, то песня не пойдет”. Шаинский с горя согласился.

“Через пару дней я зашел на радио заполнить какие-то документы, и секретарша мне говорит: “Хотите увидеть вашу будущую исполнительницу? Вон в углу за роялем сидит”. Я посмотрел - действительно сидит, разбирает мои ноты и что-то вполголоса напевает. Автор текста толкнул меня в бок: “Ты посмотри, что нам подсунули - да у нее совсем голоса нет...” - “Ладно, отвечаю, посмотрим”.

Потом, конечно же, не выдержал и явился на запись. Притаился, чтобы она меня не увидела. В студию скоро пришла Алла и начала петь. Вот тут я обалдел...”

Тогда в “Добром утре” проводился конкурс среди песен - “Мелодия месяца”. То есть радиослушатели своими письмами высказывались в поддержку той или иной новой композиции, после чего выявлялся победитель. (Сейчас мы без обиняков назвали бы подобное мероприятие хит-парадом, но в то время одно употребление такого “буржуазного” выражения повлекло бы собой закрытие программы.) Песенка “Как бы мне влюбиться” получила грандиозное количество корреспонденции - прочие произведения оказались в явных аутсайдерах.

Трифонов ликовал и при каждой встрече с Козловым торжествующе поднимал вверх указательный палец: “Я вам говорил!” Козлов добродушно взирал на него сквозь стекла очков.

Шаинский тоже был воодушевлен. Он носился с нотами по этажам и вскрикивал своим зычным голо с ом: “Вот! Я еще одну песню принес! Ее только Алла будет петь!”

Это была песня “Не спорь со мной”. “Она тоже стала победителем конкурса! -смеется, вспоминая, Шаинский. - Скоро мне позвонил кто-то из “Доброго утра” и сказал, что поскольку я уже второй раз стал победителем конкурса с одной и той же певицей. Союз композиторов выразил протест и обвинил передачу в нечестном подсчете голосов. “А что мы-то с вами можем сделать?” - спрашиваю. - “Предлагаю вам такой план - откажитесь от вашего первого места Мы его дадим другому. А вашу помощь редакции мы никогда не забудем”. Я не согласился, а этот конкурс скоро вообще прекратили. Может, отчасти из-за нас с Аллой”.

Валентин Иванович Козлов наслушался многого по поводу этой “бездарной девицы”. Главный редактор музыкального вещания Чаплыгин, сам композитор, к тому же председатель ревизионной комиссии Союза композиторов, возмущался: “Сколько раз я приказывал - на пушечный выстрел не подпускать к радио самодеятельность!”

Вскоре Козлову пришлось приводить Аллу на записи чуть ли не тайком и едва ли не по ночам: днем студию занимали серьезные артисты. Зинаида Архиповна негодовала: “Да как же можно девчонку на ночь отпускать? Что это за радио такое? Есть у них там комсомольская организация?”

За каждую запись Козлову удавалось пробивать для Пугачевой целых две ставки -по пять рублей каждая, итого червонец - огромные деньги!

Алла очень подружилась с Ивановым и Трифоновым. Они повсюду появлялись вместе, и их уже стали называть “неразлучной троицей”. Алле льстило знакомство с такими людьми - обоим было уже по тридцать лет, за плечами - институт кинематографии, а сколько всего они знали!

“Мне было так забавно видеть, - говорит Дмитрий Иванов, - как она слушает нас, открыв рот. Трифонов же просто за ней ухаживал. Он бывал у нее дома, познакомился с родителями. Правда, Алла не отвечала ему взаимностью. Но и он любил ее наверно, не столько как женщину, а как какое-то свое творение. Он даже немного учил ее петь. Говорил, например: “Вот здесь не надо обертонов, пой “белым” звуком...”

Троица нередко прогуливалась до Парка культуры, где тогда собирал артистическую публику пивной ресторан “Пльзень”. Там всегда разливали не очень дорогое чешское пиво. Трифонов с Ивановым брали по паре запотевших кружек себе -ну и маленькую для Аллы.

Как-то по дороге в Парк культуры Трифонов вдруг схватил Аллу за локоть и почти что закричал, указывая куда-то в сторону: “Смотри, смотри! В честь тебя уже машины называют”!

Алла прищурилась и увидела, как по Крымскому мосту движется огромны трейлер, на боку которого было выведено “Alka”. (Так называлась какая-то фирма - то ли чешская, то ли польская.) С этого момента Иванов с Трифоновым именовали свою юную подружку исключительно Алкой.

Они подолгу болтали - о будущих передачах, о песнях. Даже о политике, но редко, потому что их юная подружка сразу начинала скучать и озираться по сторонам, выискивая знакомые лица.

Во время одного из таких вечеров Трифонов вдруг торжественно достал из-под стола свой портфель, щелкнул его медными замочками и вытащил маленькую игрушку - резинового морячка.

- Ой, какой смешной! - воскликнула Алла. - Вот этот бравый юноша, - почти патетически произнес Трифонов. - теперь будет символом нашей нерушимой дружбы! Смотрите!

Туг Трифонов окунул морячка в свою кружку пива и слегка притопил. Тот тут же всплыл в жидкой пене.

- Он никогда не потонет, чтобы ни случилось! Даже в темном пиве - и там не потонет! Бери, Алка, с него пример! Его хранительницей я назначаю тебя!

С этими словам Трифонов вручил девушке игрушку, и пивные капли с него упали ей на платье.

...Этот морячок еще долго их забавлял. Все трое дурачились, делая вид, будто тот живой - то не в меру важничает, то строит из себя тихоню. Потом, как-то после шести-семи кружек все решили, что морячка настигла геройская смерть, и закопали его в Нескучном саду. Через несколько дней Алла нашла место “погребения” и “оживила” любимца.

Может, он до сих пор пучит свои линялые глазки где-то в темном ворохе старых вещей дома у Аллы Борисовны?

Как-то в “Доброе утро” прислал свою новую запись Эдуард Хиль - это была песня под названием “Великаны”. Певец педантично приложил к этой записи и оркестровую фонограмму, т.е. собственно, один аккомпанемент к песне.

“Поскольку автором песни был наш приятель, - продолжает Дмитрий Иванов, - то мы договорились с ним и смонтировали все таким образом: куплет поет Хиль, куплет - Алла. И не сообщая Хилю, смело пустили это в эфир. Певец такого сюрприза никак не ожидал и устроил на радио жуткий скандал: “Меня, такого популярного исполнителя - да с какой-то безвестной девчонкой!”

Узнав об этом, Алла рыдала и говорила: “Я ему еще докажу... Я еще буду популярнее его...”

Многие мэтры решительно отказывались, чтобы рядом с ними в каком бы то ни было качестве находилась эта “нахалка из самодеятельности”. Довольно типичный случай произошел однажды в саду “Эрмитаж”.

Предприимчивые эстрадные деятели каждое воскресенье устраивали там большие сборные концерты, где всякий доставший билет мог за раз увидеть добрую дюжину знаменитостей.

Недолгое время этими представлениями ведал Лев Штейнрайх, артист Театра на Таганке и один из режиссеров “Доброго утра”. Благодаря сердечной дружбе со Штейнрайхом Трифонов договорился с ним, чтобы в программу поставили его “крестницу” - хотя бы с одной песней.

Вот как об этом писал Иванов в журнале “Алла”: “Какой же жуткий скандал разразился, когда об этом узнали корифеи... Ладно уж, не стану называть имен тех, кто заходился в истерике, требуя вышвырнуть за ограду эту... как ее... Пугачеву. Сама она стояла в двух шагах от эпицентра этого позорнейшего урагана с лицом, выражавшим не то “сейчас пойду и повешусь”, не то “а пошли вы все...”, короче, концерт был под угрозой срыва.

- Ребята, не могу! - сказал нам белый как мел Лева Штейнрайх. - Мне самому она нравится. Но гляньте на них. Они же меня сожрут заживо! - А мы? - спросили мы. Лева побледнел еще больше, хотя, уже, казалось, некуда, и крикнул страшным фальцетом: -

Пугачева будет в программе! Корифеи испуганно отошли в кусты. А потом на сцену вышла Пугачева... В те времена не было никаких цветных дымов, лазерных лучей и с бесившегося полуголого балета. Глуховатый рояль и одиноко торчавший микрофон -вот и все дела. И печальная девочка, никак неодетая, никак не выглядевшая... Ладно бы еще она вышла со своим популярным “Роботом”, так нет же1 Она решилась исполнить песню Бориса Савельева на стихи Инны Кашежевой “Я иду из кино”...

Я знал эту песню, - продолжает свой рассказ Иванов, - совсем не годящуюся для людей, пришедших развлечься воскресным вечерком. В ней говорилось о девочке, увидевшей в старой хронике отца, погибшего на войне. С первых же слов зал удивленно притих. Я ни звука не услышал из зала и тогда, когда песня закончилась. А потом был настоящий обвал. Пугачеву не хотели отпускать, требовали песню на “бис”, требовали .“Робота”...”

Трифонов считал себя триумфатором в тот вечер. Он провожал свою юную Галатею домой и все говорил о том, что теперь Пугачевой открыта дорога на телевидение. Алла смущалась:

- Да что вы, Володя, мне и прийти туда не в чем. Да и пою я пока не очень...

Когда шесть лет назад Трифонов умер, Пугачевой не было в Москве, и о несчастье она узнала лишь по возвращении. Алла Борисовна тут же приехала к вдове с огромным букетом цветов.

С тех пор она всегда старается хоть ненадолго заглянуть домой к Трифонову в день его рождения, когда собираются все друзья - вспоминают, смеются и плачут.

Слова Трифонова о телевидении были не праздными. Им с Ивановым предложили делать там новую программу, взяв за основу их же радиопередачу “Наш календарь”. Художественная идея “Календаря” заключалась в следующем. “Мы набирали самые разные исторические факты и даты, - объясняет Иванов. - Изобретение пишущей машинки, день рождения Моцарта, основание Палаты мер и весов во Франции и так далее. Из всего этого мы делали такой забавный рассказ - находили всякие смешные факты и так далее”.

Телевизионную версию календаря назвали “С днем рождения”.

“Но поскольку только говорить здесь было бы уже неинтересно, то мы прослаивали передачу всякими музыкальными номерами. Каждую неделю в 10.30 мы выходили в эфир, поздравляли всех, кто родился на этой неделе в любые годы и века и начинали свой рассказ о разных событиях. Но мало того, что мы подавали эту информацию в забавной форме, мы еще и сами вытворяли черт знает что - рядились в каких-то рыцарей и так далее”.

Можно смело утверждать, что “С днем рождения” в каком-то смысле оказалась предтечей “Утренней почты). На тогдашнем унылом телевидении подобных программ были считанные единицы, поэтому не удивительно, что к Трифонову и Иванову в буквальном смысле выстраивалась очередь из артистов, которые непременно хотели бы выступить у них.

Несколько раз Трифонову удавалось пропускать в программу любезную его сердцу Аллу, выслушивая потом на летучках очередные обвинения в потакании “смазливой бездарности”.

Увы, теперь мы никогда уже не сможем увидеть ту юную Пугачеву, поющую в студии передачи “С днем рождения”: все видеоматериалы в целях экономии размагничивались буквально на следующий же день.

А сама передача просуществовала лишь два года - 1968 и 1969, после чего ее закрыл новый руководитель Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин.

Наверх

Звезды над Обью

- А что, Алка, не поехать ли тебе с нами к нефтяникам? - К каким нефтяникам? - Ясно к каким - к тюменским. Наша Юность над ними шефствует.

Попав на радио в “Доброе утро”, Алла быстро нашла общий язык с молодыми ребятами, что вечно шумели у студий радиостанции “Юность” - все ведь бегали по одним коридорам и обедали в одной столовой. Эти парни с “Юности” ей очень нравились - ходят в свитерах, пропахших папиросным дымом, говорят с хрипотцой, и чуть ли не всегда с собой носят гитару. А о чем они рассказывали, искоса поглядывая на нее! Вот Юрка приехал с Кавказа, привез чудесные песни про горное солнце, про лыжников; вот Олег пишет повесть про суровых геологов-золотодобытчиков; вот Райка собирается на Чукотку - прямо в Бухту Провидения. У Аллы от таких небрежных бесед учащался сердечный ритм - живут ведь люди! Настоящие романтики!

Поэтому когда кто-то из этих бородачей предложил летом 1966 года на целый месяц отправиться в Тюменскую область с концертной бригадой от радиостанции “Юность”, Алла тут же согласилась. Даже не успев посоветоваться с мамой. Зинаида Архиповна пыталась было возражать:

“А как же дача? А как же занятия? - Но вступился Борис Михайлович: “Езжай, Алена! Это для тебя лучшие занятия”.

С бригадой “Юности” тогда отправлялись в странствия и вполне солидные люди -Ян Френкель Игорь Шаферан, Александра Пахмутова с Николаем Добронравовым. Но Аллу, разумеется, прельстила молодежная компания - поэт Диомид Костюрин журналисты Максим Кусургашев и Борис Вахнюк (Последний, к тому же, был еще и очень известным бардом.) Кроме того, поскольку тогда вся страна жила в состоянии перманентного “космическое) бума”, особым шиком было приглашать с собой кого-нибудь из людей, “близких к звездам”. Так, в Тюмень был откомандирован комсорг отряда космонавтов и тезка космонавта №2 Германа Титова - красивый молодой человек по имени Герман Соловьев.

“Алла почему-то прилетела в Тюмень на несколько дней позже нас, - вспоминает Соловьев. И я познакомился с ней в кабинете у первого секретаря Тюменского обкома комсомола.

На небольшом корабле - кают на тридцать - вся наша бригада отправилась из Тюмени по Иртышу и Оби”.

Тогда нефть в этик краях еще не добывалась в промышленных объемах. По болотам и поселкам бродили геологоразведочные партии, а строители следуя за ними, возводили на скорую руку бараки. Так что качество концертных площадок несложно себе представить. “Иногда мы выступали прямо с кузова грузовика”, - улыбается Соловьев.

Все то, что в Москве представлялось Алле в высшей степени романтичным, здесь оказалось набором бытовых неудобств. Плюс лютые комары и прочий гнус. Алла намазывалась чьим-то “Тройным” одеколоном, чтобы отпугнуть кровопийц, но тогда от этого крепкого спиртового запаха у нее самой начинала кружиться голова.

Однажды за шумом судового мотора она случайно услышала реплику Вахнюка, обращенную к кому-то: “А наша рыжая-то - ничего, выносливая девица”. Алла даже раскраснелась от волнения: больше всего она боялась, что эти люди будут считать ее неженкой. - “Хотя красится зря”, - решительно добавил Боря.

С Вахнюком Алла выступала в одном отделении. Она пела всего пять песен (а больше у нее, можно сказать, и не было) - того же “Робота”, “Не спорь со мной”, “Как бы. мне влюбиться”. Надо заметить, что перед отъездом специальная комиссия тщательнейшим образом исследовала каждое произведение, предназначенное для исполнения в тюменской глуши. Так что все пять песенок Аллы были “залитованы”, а она все никак не могла понять, зачем это надо и какое это все имеет значение для геологов.

После концертов хозяева приглашали артистов к столу. Излюбленными напитками были водка и спирт, но Алла отказывалась от этих удовольствий. Геологи, летчики и строители выпивали, причем за “молодую певицу” по несколько раз, после чего, не очень себя сдерживали и смачно матерились. К собственному удивлению, Алла привыкла к тюменским матюгам очень быстро - более того, какие-то витиеватые выражения ее даже завораживали и она жалела, что не может иной раз ввернуть в свою бойкую речь что-нибудь подобное.

Поскольку рояль среди дикой природы находился далеко не всегда, Алла в известных пределах освоила гитару и в случае необходимости просто сама себе подыгрывала в распространенной тогда дамской манере - мягко, одним большим пальцем. Если на концертах складывалась совсем душевная атмосфера, Алла могла спеть и кое-какие вещи Высоцкого и - обязательно - Вахнюка.

“Надо сказать, - замечает Борис Вахнюк, - что в начале своей певческой биографии Алла Борисовна относилась к бардам нежно. На пленке, записанной в “Юности”, есть “Не гляди назад, не гляди” Евгения Клячкина, моя песня “Терема”... Она спела их под рояль”.

...Спустя почти двадцать лет, когда Пугачева будет отбирать материал для своей программы “Пришла и говорю”, она вспомнит о вахнюковских “Теремах”. У нее сохранился лишь текст, а мелодия растворилась где-то в прошлом. Хотя с Борисом у нее оставались дружеские отношения, Алла Борисовна возьмет на себя смелость сделать к этим стихам свою музыку - в стиле “новой волны). В таком виде песня позже попала и в картину “Пришла и говорю”.

К другим стихам Вахнюка Пугачева обратится еще позже, готовя в 1995 году альбом “Не делайте мне больно, господа”, - это будет песня “Бежала, голову сломя”.

В комментарии к альбому она скажет: “Ох, как я люблю эту песню, не знаю даже за что. Может быть, потому, что стихи, написанные Борисом Вахнюком, очень давно у меня лежали. А с Борисом у меня связана моя юность. Он очень талантливый человек, изумительный бард. Не про стая это песня...”

Другим добрым другом Аллы тогда же стал поэт Диомид Костюрин, которого для простоты все называли, естественно, Димой или, в шутку, “Динамит в кастрюле”. Спустя годы Пугачева будет петь песни и на его стихи, в том числе и знаменитую “Святую ложь”, которую в английском переводе включит даже в свой шведский альбом. Костюрин окончит жизнь печально: выбросится с восьмого этажа.

Говорят, что перед самоубийством Дима звонил многим друзьям, но как назло никого не мог застать. “Наверно, он хотел еще за что-то зацепиться, кому-то выговориться”, - вздыхает Вахнюк. Быть может, он позвонил бы и Алле, но телефона тогда у нее не было.

На берегах Оби и Иртыша - в Нефтеюганске, Горноправдинске и Уренгое эту девушку с короткой стрижкой всегда слушали с удовольствием, и даже получалось так, что когда бригада двигалась тем же маршрутом обратно, то разбитные нефтяники, приняв после трудового дня свои сто грамм спирта, сразу кричали: “Давай Пугачеву с “Роботом”!” А на сцене в это время мог находиться Ян Абрамович Френкель. Впрочем, он не обижался.

Как-то Ян Абрамович сидел вместе с Шаинским в кают-компании, где стояло пианино, за которым они репетировали. Разговор двух композиторов зашел об Алле. Шаинский восхищался тем, как Пугачева прославила его первые песни, и тогда Френкель произнес:

- Бели у этой девочки все сложится удачно, то она будет гениальной певицей. ...Поздним вечером Алла с Германом Соловьевым вышли на палубу, поднялись наверх, закутались от ветра в плащи. На берегу горело несколько костров: то ли рыболовы стерегли свои сети, то ли геологи пили спирт пополам с речной водой. Алла подняла голову вверх и воскликнула шепотом: - Ох, какие звезды здесь! - Да, это тебе не в Москве, на Крестьянской заставе.

- Гера, а ты скоро полетишь в космос? - Ну, это долгая история. Там у нас знаешь какой отбор. - Так ты же комсорг!

- Ты думаешь, это имеет значение на околоземной орбите?

- Ну, не знаю... А я бы все сделала, чтобы полететь. Во-он туда, к тем звездочкам, - Алла вытянула руку вправо.

- Это займет у тебя много времени - несколько тысяч лет - если туда и обратно. -А я быстрее долечу! И только туда! Герман засмеялся, приобнял Аллу за плечи: -Может, и долетишь... На “Юности” в те годы существовала специальная группа поддержки космонавтов. Героям космоса транслировали “музыкальные приветы) от радиостанции, а когда они возвращались, то группу приглашали на торжества в Звездный городок. Благодаря дружбе с Германом Соловьевым после тюменской поездки туда же удалось пристроить и Пугачеву.

“У Аллы с Соловьевым постепенно сложилось что-то вроде романа, - пишет Полубояринова, тайный биограф Пугачевой. - Он стал бывать у них дома, познакомился с родителями, с Женей. Зинаида Архиповна радовалась за дочь:

“Наконец с приличным человеком общается, не с этими эстрадными шалопаями”. Иной раз сама Алла думала: “А ч ем черт не шутит, вдруг стану женой космонавта?” Правда, серьезным препятствием для нее здесь оказалась многократно повторяемая шутка Иванова и Трифонова: “Будешь плохо петь - выйдешь замуж за майора, у которого будет голубой “Москвич” с багажником наверху”.

Образ этого самого “майора с багажником” олицетворял для Аллиных друзей всю советскую бытовую пошлость.

Как назло, Герман Соловьев носил майорские погоныши ездил в голубом “Москвиче”...

Часто геологи упрашивали московских гостей посидеть с ними вечером у костра и попеть. В этом им никто никогда не отказывал. За это нефтеискатели устраивали своим кумирам пикники прямо на берегу Оби. Ловили рыбу, тут же варили ее и раскладывали по жестяным мискам. Алла сидела в брезентовом плаще, накрывшись от комаров капюшоном, и с важным видом выдавала всю информацию о речной рыбе, что запомнилась ей из длинных отцовских рассказов на кухне.

Иной раз геологи демонстрировали артистам свое “представление” - например, однажды пригласили на “презентацию” новой скважины. Гости с восторгом и легким испугом наблюдали, как забил нефтяной фонтан. После этого геологи вручили Алле бутылку со свежей нефтью, и та, перепачкавшись, смеялась и кричала, что это месторождение непременно должны назвать ее именем.

В принципе эта шутка вполне могла бы приобрести реальные очертания.

Дело в том, что начальником геологоразведочного управления Тюменской области был Юрий Георгиевич Эрвье, седой великан с обветренным лицом цвета меди и сипатым голосом. По остроумному замечанию Вахнюка, “в нем до конца дней бурлили и никак не создавали однородной смеси две крови - французская и азербайджанская”. Этот первооткрыватель тюменской нефти, лауреат всевозможных премий, и просто легендарная в тех краях личность, до смешного увлекся конопатой московской девчонкой. Причем, у Эрвье была дочь - практически ровесница Пугачевой.

Он старался побывать чуть ли не на всех ее скромных выступлениях. Для этого Эрвье просто садился в вертолет и приказывал лететь по реке, разыскивая суденышко “Юности”. Накануне выходных теплоход со столичной бригадой нагонял быстроходный катер - на носу возвышался Юрий Георгиевич, который кричал уже издалека: “Как там Алка?” Затем его катер буксировался к теплоходу, и последующие два дня оба судна так и следовали неразлучной парой.

“Алка, конечно, не отвечала ему взаимностью, - говорит тогдашний ее приятель журналист Максим Кусургашев. - Она иногда даже пряталась от Эрвье. Она была удивительно скромной, застенчивой девчонкой. Считала себя чуть ли не дурнушкой”.

Остальные члены бригады “Юности” втайне слегка посмеивались над этим неожиданным и бурным изъявлением чувств, но при этом мысленно благодарили судьбу за то, что такой могущественный человек, чья власть там была сильнее, чем у первого секретаря обкома, влюбился в их певицу. Благодаря Алле они теперь не знали отказа ни в чем Никакого труда для них не составляло зафрахтовать теплоход, получить снаряжение, продукты, одежду - достаточно было одного слова Юрия Георгиевича.

Вскоре бригаду “Юности” пригласили в Тюмень на открытие Дома нефтяников. Они приехали буквально на пару дней, выступили и заспешили обратно в Москву. В аэропорт их отправилось провожать чуть ли не все геологоразведочное управление во главе с Эрвье. В ожидании рейса расселись прямо на полу, кто-то достал из чехла гитару, и концерт продолжился.

За песнями и шумными разговорами никто не расслышал объявления о посадке. Когда спохватились, самолет уже был в воздухе. Тогда Эрвье прямо от дежурного по аэропорту позвонил куда-то, потом вернулся и объявил, что билеты москвичам переоформили на рейс из Свердловска.

Он тут же распорядился, чтобы гостей туда доставили на его “газике”, а расстояние это немалое. “Как ни спешили - приехали впритык, - вспоминает Вахнюк. -Вырулили прямиком на взлетную полосу - а наш “Ил” уже винты запускает. Я толкнул дверцу машины, выскочил. Сквозь смотровой фонарь просматривалось лицо пилота. Отчаянно жестикулируя, показываю четыре пальца: “Вот, мол, нас сколько”, провожу ладонью у горла: “Позарез в Москву надо!” Пилот улыбается, тычет пальцем за спину - ничего, следующим полетите”. Пришлось дожидаться следующего. Когда добрались, наконец до Москвы, то узнали, что тот самолет, на который они опоздали в Свердловске, разбился.

Из той первой поездки Алла привезла с собой белый полушубок. Геологи, насмотревшись на ее жалкое пальтишко, сделали такой подарок. “Ну, ты теперь просто барышня с Крестьянки”, - смеялся Вахнюк. Алла, конечно, не стала рассказывать московским подружкам, что в Тюмени и Сургуте похожие шубки носит любая девчонка - пусть думают, что ей одной досталось.

В этом их особенно и не пришлось уверять. Когда по заведенной традиции бригада “Юности” давала творческий отчет о своей романтической командировке в павильоне “Культура” на ВДНХ, на сцену вдруг поднялся Эрвье с букетом роз и вручил его Алле. Девчонки из училища, которых Алла сюда пригласила, потом два дня с ней не разговаривали, объясняя это тем, что Пугачева зазналась.

После “освоения” тюменской нефти ребята с “Юности” уже не отпускали Аллу от себя Скажем, специально для геологов кто-то написал песню: “А мы своей дружиной нашли большого джинна - недалеко, неблизко, не за морем чужим, недалеко, неблизко - он жил в земле сибирской - могучий старый джинн”. Аллу тут же позвали ее исполнить. После каждого такого появления голоса Пугачевой в эфире “Юности” главный редактор музыкального вещания Калугин негодовал: “Опять она? Почему вообще “Юность” так вольничает? Я же запретил пускать Пугачеву на радио!” Тогда все дружно принимались ему врать, что запись была сделана во время очередной творческой командировки, прямо у нефтяной скважины или еще где-то.

“Надо же нам было как-то “прикармливать” молодую певицу, которая не знала, куда ткнуться, - улыбается Борис Вахнюк- Поэтому мы ее пристраивали в какие-нибудь выездные бригады. Где-нибудь в Подмосковье концерт - ей дают номерок-другой. В колхоз поехала радиостанция - и ее с собой берут - поработать и попеть. И вот там в сельском клубике этом - под мою гитару или под чей-то аккордеон, под зевки, покашливания, лузгание семечек она и пела”.

Одним из подшефных объектов “Юности” тогда был совхоз “Борец” в селе с причудливым названием Ассаурово, что в Дмитревском районе. Молодежь с радиостанции появлялась там ближе к осени - копать картошку, заготовлять сено, словом, трудиться в полях. (Эти сельские будни, эта “барщина” советских горожан как-то очень быстро забылись в последние годы. Ведь совсем еще недавно в грязных резиновых сапогах на нивах Родины по единому призыву топтались все - от младших школьников до профессоров.)

Максим Кусургашев оказался в Ассаурово кем-то вроде бригадира. Помимо Аллы под его руководством собирал урожай тот же Вахнюк и еще человек десять, включая кусургашевскую супругу Аду Якушеву - ту самую, которая прославилась своей песней “Вечер бродит по лесным дорожкам”, до сих пор остающуюся культовой в интеллигентских кругах.

Алла в мамином платочке вместе со всеми безропотно возила лопатой в земле, выворачивая клубни. Правда, ей всегда старались подыскать занятие полегче - все-таки ручки пианистки.

Часа в четыре сельхозработы завершались, и притомившиеся москвичи, осматривая мозоли на ладонях, возвращались в старое школьное здание, где их поселили, выдав старые матрасы и шерстяные одеяла

Однажды к ним заглянула бригадир и попросила вечером выступить в клубе перед деревенскими, пообещав в качестве гонорара бидон молока. Ада Якушева и Алла взяли свои гитары и побрели по пыльной дороге к клубу. “Пели мы от души, -вспоминает Якушева. - Где-то тарахтит трактор. Моя партнерша то и дело предлагает:

“А что если эту песню?” - “Давай попробуем”. Слушатели - в большинстве своем старушки - похоже, тоже довольны: кивают нам головами, прихлопывают сухонькими ладошками. Отпустили нас, когда совсем уже стемнело”.

Вообще Ада, которая была на пятнадцать лет старше Аллы, над ней то и дело незлобиво подшучивала: “Ну что, Алка, устала? Это тебе не Шопена играть...” Алла

смущенно отмахивалась. Но прозвище “барышня с Крестьянки” так за Пугачевой и закрепилось.

...Ближе к ночи разводили костер, пекли картошку, вынесенную с совхозного поля. Кто-то приносил дешевый портвейн, загодя приобретенный в сельпо. За неимением посуды пили его из керамических изоляторов с телеграфных столбов. Алла делала два, три глотка, морщилась: “Почему мы не во Франции? Пиаф такой гадости, небось, не пил...”

У Аллы и Вахнюка там обнаружилась неожиданная любовь к рисованию. Правда, весьма своеобразная - они не запечатлевали подмосковные рощи и закаты, а забавлялись шаржами. Изображали всех подряд, но с особым удовольствием друг друга - Алка в поле, Борька с гитарой, Алка на сцене, Борька с футбольным мячом.

“Алла втюрилась в него как девчонка, - пишет Полубояринова. - Все время бегала за ним, просила, чтобы объяснил ей что-то или просто попел свои песни. Вахнюк превосходно играл в футбол, и Пугачева, ранее совершенно безразличная к спорту, обязательно приходила смотреть, как Боря носится по полю с мячом. Она все время кричала, размахивая руками: “Борька, давай, давай! Забивай!” Чуть не посадила голос”.

Вся тюменская компания часто собиралась в Театре на Таганке - тогдашнем клубе либеральной интеллигенции, этакой большой “московской кухне”. Аллу, разумеется, звали с собой.

“Она ходила туда не столько из-за того, что ее привлекали смелые по тем временам беседы о политике и роли художника в жизни общества, - замечает Полу боярин об а, - сколько потому, что Аллу безумно влек мир театральной богемы. Эти пьянки ночи напролет, полуистеричные декламации стихов Маяковского и Пастернака и - песни - в одиночку, хором - до крика”.

Аллу волновал и сам театр, а Таганка... стоит ли лишний раз навязчиво напоминать, каков был статус Любимовской Таганки в 60-е? Обаятельный молодой бонвиван Боря Хмельницкий по просьбе Аллы давал ей контрамарки, и она пересмотрела весь модный репертуар театра, щурясь в последних рядах (очки были выброшены из жизни, как некогда и коса-селедка).

Главным героем тех шумных посиделок на Таганке часто становился Высоцкий. Друг другу их представил Гера Соловьев, тоже непременный участник этих собраний. Алла познакомилась с Высоцким не без внутреннего трепета: тот уже был известным артистом, и - самое главное - прохрипел по всей стране своими песнями, которые звучали на магнитофонах чуть ли не в каждом доме.

Как-то в июльскую жару небольшая компания в составе Высоцкого, Соловьева, Аллы и еще пары человек отправилась в Серебряный бор.

“Помню, лежим мы, загораем, - улыбается Соловьев. - И вдруг ребята со спасательной станции завели на весь пляж записи Володи. Мы все шутили, что надо ему сейчас встать и запеть в унисон с самим собой, чтобы все обалдели”.

Алла тогда часто говорила, что на самом деле мечтает не об эстраде, а о театре.

“Из меня получится великолепная комедийная актриса!” - уверяла она.

Алла упрашивала Высоцкого, чтобы тот помог ей подыскать хоть какую-нибудь - пусть самую скромную - роль. Самое забавное, что тот отчасти поспособствовал воплощению ее мечты Он договорился, что в одном из спектаклей Пугачева будет участвовать в качестве статистки. Вся “роль” Аллы заключалась в том, что в какой-то массовке она просто продефилировала по сцене.

Но читателя, который уже с напряжением ждет развития коллизии Алла-Володя, мне придется расстроить. Как ни украсила бы эту книжку драматическая история любви двух культовых фигур второй половины столетия, автор вынужден раболепствовать перед фактами.

Между Высоцким и Пугачевой так и остались легкие приятельские отношения. Правда, уже после его смерти она споет “Беду” Высоцкого.

Наверх

Комсомольцы

“А сейчас для вас выступит молодая певица Алла Пугачева!” Алла подсела к роялю и запела что-то из репертуара Шульженко. Молодые люди за столиками вокруг отложили на время бутерброды с жестким сыром и с интересом посмотрели на певицу.

Дело было в кафе “Молодежное” на улице Горького. (Через тринадцать лет Алла поселится в двух шагах от него, а потом кафе вообще превратится в клуб “Карусель”.) В те годы там постоянно устраивались “вечера отдыха”, и Аллу пригласили приятели из Конструкторского бюро им. Яковлева, в котором она уже не раз выступала. (Почему-то тогда именно физики были отчаянными лириками. Конструкторские бюро, технические институты, физические лаборатории превратились в этакие “очаги культуры), куда не гнушались приходить самые популярные персоны - от космонавта Леонова до поэта Евтушенко.) Одному из молодых работников КБ им. Яковлева Пугачева в знак шутливой признательности за эти “ангажементы подарит свою фотографию, на обратной стороне которой напишет: “Шар моей благодарности катается по коридору вашей любезности”. Было тогда такое модное выражение.

...Алла допела и объявила, что сейчас исполнит новую песню композитора Шаинского “Дрозды”. На днях тот дал ей эту вещь, и Алла очень обрадовалась, потому что с такой красивой мелодией песня был обречена на успех. Пугачева даже приложила руку к аранжировке.

Она не ошиблась - первое же публичное исполнение “Дроздов” в “Молодежном” прошло на ура. “Правда, потом, - замечает Полубояринова, - Шаинский почему-то отдал эту песню другому артисту - Геннадию Белову, в чьем исполнении “Дрозды” и стали шлягером. Алла очень расстроилась”.

В конце декабря 1967 года ее снова пригласили в “Молодежное” на новогодний вечер. Алла уже чувствовала здесь себя привольно, поэтому позволила некоторое озорство. На мелодию популярной песни про одинокую гармонь она пропела следующие слова: “Веет с моря ночная прохлада, А меня пробирает уж дрожь. Знаю я, знаю я, шо те надо. Я не дам, я не дам, шо ты хошь”. Ну и все остальное в таком же роде. Публику развеселила эту глупая переделка (сделанная, разумеется, не Аллой - на то в народе всегда находились умельцы), и после хохота и аплодисментов ликующая от собственного успеха Пугачев а присела за свой столик.

Тут к ней подошли два комсомольских дружинника (тоже обязательный атрибут “Молодежного”) и строго сказали: - Вам необходимо пройти в совет кафе.

В “Молодежном” заправляли комсомольцы-активисты (иначе и быть не могло). Существовал даже Совет кафе - некий коллегиальный орган, который определял тематику вечеров, следил за репертуаром и отчитывался перед вышестоящими “товарищами”. Словом, “демократический централизм”, как и было сказано в Уставе ВЛКСМ.

Алла побрела за ними, мрачно думая, что с этими комсомольцами вечно попадает в истории.

Однажды в училище она также в шутку спела: “Не расстанусь с комсомолом, не расстанусь с молодым” (если кто уже подзабыл, была такая бодрая песня “Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым”). Так ее вызвали на какое-то там бюро и долго, утомительно “прорабатывали”.

В комнате совета кафе за длинным столом сидел румяный комсомольский вожак. Он показал певице рукой на стул. Алла села, глядя куда-то в сторону.

- Вот что я вам хотел сказать, - начал вожак. - Вот вы у нас тут поете. - Пою, - согласилась Алла. - Это очень, знаете, хорошо! Скоро будет городской конкурс комсомольской песни. Мы предлагаем вам выступить от Фрунзенского района. Нам нужно одно из первых мест.

Перенервничавшая Алла, которая ожидала неприятного разговора о ее моральном облике, вдруг воскликнула:

- Да вы что тут себе думаете? Подошли, увели! Не сказали ничего толком! Надо уметь с людьми обращаться! Не буду ни на каком конкурсе выступать! И вышла, цокая каблуками.

А незадолго до этого Алла рассталась с другим комсомольцем.

“У меня был друг, Валера Романов, - рассказывает Евгений Борисович Пугачев. - Мы с ним работали в комсомольском оперативном отряде. Он был старше меня и учился в Инязе. Я познакомил его с Аллой”.

Это была, можно сказать, любовь с первого взгляда.

Все, кто наблюдал тогда за их отношениями, говорят, что этот роман был “бурный и страстный”.

Валера очень красиво ухаживал за Аллой. А поскольку его семья относилась к категории состоятельных, то он мог позволить себе делать возлюбленной достаточно дорогие для студента подношения.

Зинаида Архиповна ворчала, что рано еще Алле получать такие подарки, но на самом деле очень радовалась за дочь: все-таки к ней ходит не лохмач с гитарой, а воспитанный молодой человек из Института иностранных языков.

(До этого у Аллы было одно сильное увлечение мальчиком по имени Гурий. Но тогда Зинаида Архиповна была непреклонна: никаких “гулянок”. Однажды дошло до того, что дочь кричала, топала ногами, а потом выбежала в слезах на улицу, пообещав никогда не возвращаться. Действительно, одну ночь строптивица провела на Курском вокзале.)

“Валера и Алка общались только друг с другом, - говорит Пугачев. - Я даже ревновал, что сестра “увела” моего товарища...”

На какое-то время и Валера, и Алла даже пренебрегли своей учебой и чуть не завалили несколько экзаменов.

...Весной 1967 года началась очередная Израильско-арабская война.

Алла, которая поначалу не обращала никакого внимания на сообщения из района конфликта и комментарии обозревателей ТАСС, скоро стала слушать все новости с Ближнего Востока. Дело в том, что Валера как раз заканчивал институт, и у них ходили настойчивые слухи о том, что всех выпускников в качестве переводчиков отправят в арабские страны: обеспечивать контакт межцу тамошними и нашими военными. Ни для кого не было особым секретом, что Советский Союз помогает “братьям-арабам в их борьбе с сионизмом” оружием и инструкторами.

В связи со всеми этими событиями курсу Романова устроили государственные экзамены на три месяца раньше. И практически одновременно с дипломом он получил распределение в Египет. Валера тут же приехал к Алле и все сообщил. - И на сколько это? - спросила Алла, рыдая. - На год или два. Но ты можешь поехать со мной.

- Как? - подняла голову она. - Как моя жена. Мы должны прямо сейчас пойти в ЗАГС. В таких случаях - я узнавал - расписывают в три дня.

- В ЗАГС?.. - Алла достала платочек и стала вытирать с щек растекшуюся тушь. - И уехать на два года?

Но женитьбу они все же решили отложить. Алла здраво рассудила, что ей надо закончить училище, да и вообще рановато пока замуж: едва восемнадцать исполнилось. Она пообещала дождаться жениха и писать ему как можно чаще.

“Это был ее первый настоящий роман, - пишет Полубояринова. - Хотя дальше пары поцелуев у целомудренной Аллы дело не пошло”.

...Они действительно писали друг другу очень часто. А Романов при всякой оказии присылал Алле египетские сувениры. Потом она стала отвечать ему все реже, реже. Он спрашивал, почему? Она объясняла это своей занятостью и постоянными гастролями, что, в принципе, соответствовало действительности. Потом перестала писать вообще.

Наверх

“Алка-кричалка”

- Ребята, с этой четверти у вас будет вести пение Алла... - завуч замешкалась, Денисовна. - Борисовна, - еле слышно подсказала новая учительница.

- Да, Алла Борисовна! - твердо произнесла завуч. - Надеюсь, что теперь вы отнесетесь к этому предмету серьезно. Пятиклассники с интересом осмотрели девушку с короткой стрижкой. Кто-то хихикнул. Алла сурово обвела глазами класс. Завуч вышла.

- Ребята, - нерешительно промолвила учительница после короткой паузы. - Кто из вас любит петь? - Все, все! - оживились дети. - Вот и хорошо! - Алла улыбнулась. -Давайте для начала что-нибудь споем. Что вы хотите? Это было пагубным педагогическим просчетом.

Все наперебой закричали:

- Из “Кавказской пленницы”, про медведей! - Не-е, “Постой паровоз”! - “Если друг оказался вдруг...” - “На Дерибасовской открылася пивная!” Алла подождала несколько минут и поняла, что пора наводить порядок:

- Подождите! А песню про “Робота” вы знаете?

- Зна-аем! Да ну ее!

Дети, естественно, не знали, что “Робота” пела их учительница.

На старших курсах дирижерско-хорового отделения студентов определяли на педагогическую практику, поскольку после училища, как предполагалось, многие из них должны были стать учителями музыки.

Алле не очень хотелось идти в школу, но, в конце концов, это было лишь несколько уроков в неделю. Правда, угнетало то, что к каждому занятию от нее требовалось составлять так называемый план-конспект: цели урока, закрепление пройденного материала, освоение нового, формы работы с учащимися, методические приемы - словом, тоска. Алла аккуратно все это списала у подружек.

Когда она впервые вошла в кабинет завуча Веры Владимировны, то ожидала, что та сейчас первым делом потребует конспекты уроков и пока подробнейшим образом не изучит каждый, то и разговаривать не станет с практиканткой.

- А-а... Это вы и есть... Пугачева? - вяло поинтересовалась завуч, остроносенькая дама средних лет, которая в юности, возможно, слыла красоткой. - Да, я, - тихо призналась Алла - Что ж, очень хорошо. У нас в прошлом году в последней четверти вообще учителя пения в школе не было. С детьми ведь, сами понимаете, не всякий способен работать. Но вы-то, я надеюсь, выбрали для себя именно педагогическую стезю? - Произнеся последние патетические слова. Вера Владимировна взглянула на Аллу так, что та сама почувствовала себя пятиклассницей. - Да, конечно, - пробормотала она. - Очень хорошо. Только я попрошу вас, - завуч понизила голос. - Завтра, когда уже придете на урок, наденьте юбку подлинней: все-таки здесь школа.

Алла испуганно посмотрела на свою черную юбку до колен, выждала паузу и спросила:

- А конспекты? - Что, конспекты? - Их же надо вам показать, - она протянула толстую тетрадь.

- Я вижу, вижу, - отмахнулась Вера Владимировна. - Завтра приходите без пятнадцати восемь.

...Класс Алла уже не могла утихомирить. Тогда она села за фортепьяно и отчаянно ударила по клавишам. Дети на мгновение притихли.

- Будем разучивать песню “У дороги чибис”! Кто-нибудь знает слова? - Не-ет! Никто-о! - Вот, послушайте, сначала я спою. После первого куплета загремел звонок. Пятиклассники с криками и ревом вскочили...

В последующие несколько дней ситуация не изменилась. На одной из перемен к Алле подошла завуч:

- Я слышала, вы не можете совладать с дисциплиной в классе?

- Нет, ну почему... Мы разучиваем песни по программе...

- Алла.. Борисовна! Первое, чего вы должны добиться - это порядка. Запомните. Иначе у вас никогда ничего не получится. А вам еще всю жизнь предстоит в школе работать. Ну, и потом, не забывайте, что я вам должна писать характеристику в училище.

На следующий день Алла решительно вошла в класс: - Здравствуйте. В ответ прозвучали развязные приветствия. - Сегодня мы послушаем песню... Тут она увидела в руках одного из сорванцов металлическую трубку. Он жевал промокашку и приглядывался к выцветшей репродукции портрета Чайковского, висевшей над доской. Алла быстро сообразила, что тот готовится обстрелять композитора мокрыми бумажными катышками - излюбленными “снарядами” школьников всех поколений.

- Так! - почти закричала она. - Ну-ка, дай сюда эту дрянь!

Вырвав трубку, Алла подскочила к входной двери, заперла ее на ключ и трубку вместе с ключом бросила к себе в сумку. Потом класс молча наблюдал, как учительница поставила на проигрыватель пластинку “Петя и волк”). Когда зазвучала музыка, она, выделяя каждое слово, произнесла:

- Сейчас я буду вас бить. Каждого. По очереди. Ваших воплей за музыкой никто не услышит. Потом меня пусть хоть увольняют.

“У нее было такое решительное лицо, - вспоминает один из тех бывших пятиклассников. - Мы сразу поверили, что отлупит”. С этого момента на ее уроках стало тихо. Нет, она не совершила в умах пятиклассников педагогической революции подобно Макаренко. “Она рассказывала нам что-то не по программе, - продолжает бывший пятиклассник, - и делала вид, что не замечает, как некоторые списывают домашнее задание для следующего урока, играют в морской бой или рисуют. Пение-то никто у нас за предмет не считал”. А учительница получила кличку “Алка-кричалка”. Но когда папа одного из самых буйных пятиклассников узнал, что у его сына “двойка” по пению, то учинил завучу скандал. Вера Владимировна, в свою очередь, отчитала Аллу, завершив почему-то свой монолог фразой: “И не забывайте, что отец этого мальчика - милиционер”.

После этого разговора Алла не ставила сыну милиционера оценок ниже “четверки”. Но всякий раз, выводя их в дневнике, произносила с недоброй улыбкой: “Порадуй маму своими успехами”.

В восьмых классах Пугачева вела факультатив по эстетике. Несмотря на необязательность этих мероприятий, туда, разумеется, направляли классы в полном составе. Во время одного из занятий Алла долго наблюдала, как два весельчака за последней партой играют в “очко”, радостными криками отмечая свои победы. Наконец, учительница не выдержала и стремительно подошла к ним.

- Не прячьте, не прячьте свои карты! Значит так! Если я сейчас у вас выигрываю три раза подряд, то вы впредь будете сидеть без единого звука.

Класс оживился и столпился вокруг. Картежники, глупо хихикая, достали колоду.

Алла выиграла все три раза Подростки наградили ее аплодисментами. Проигравшие больше действительно не мешали.

Ей пришлось поработать в школе и после практики: нужны были деньги. Каждый раз, когда она шла туда, то надеялась, что “детишки” всем классом сбегут с урока, что уже случалось не один раз. Как-то ее снова вызвала завуч. - Алла Дени... м-м... Борисовна! Ко мне приходили родители и сказали, что вы совершенно не следуете программе! Что за песни вы там распеваете? - Разные...

- Что у вас сейчас по программе в шестом классе?

- Кабалевский, по-моему, - замялась Алла. - Да вы что?! Вы учитель! И не знаете, что у вас идет по программе! Значит так, - Вера Владимировна достала из стола лист бумаги. - Пишите заявление с первого числа. - Какое заявление?

- Об увольнении! Вы, Алла Денисовна, не можете работать в школе! Вы вообще ничего не можете! Не знаю, как вы будете жить дальше!

Наверх

“Славный рыцарь мой”

“На основании решения Государственной экзаменационной комиссии считать Пугачеву Аллу Борисовну окончившей училище по специальности хоровое дирижирование с квалификацией дирижера хора, учителя пения в общеобразовательной школе, преподавателя сольфеджио в детской музыкальной школе”.

В июне 1969 года на выпускном экзамене, как вспоминают преподаватели, под движения ее рук студенческий хор исполнил две песни - “Белую березу” и “Колыбельную” из кинофильма “Цирк”. Старания Аллы оценили на “отлично”.

Она приобрела среднее специальное образование.

Когда вручали диплом, директор училища Гедеванова тихо сказала ей: “Ты, Аллочка, могла бы стать отличным хоровиком. Но ведь сама не хочешь...” Алла смущенно улыбнулась: “Нет, ну почему...”

Директор знала, почему. Незадолго до этого Аллу пригласили в эстрадно-цирковое училище. Именно как певицу. Но об этом еле дует рассказать подробнее.

Во всех вузах, как-либо связанных со сценическим искусством, накануне лета сколачивались студенческие бригады для концертов труженикам села.

В эстрадно-цирковое пришла разнарядка на Тамбовскую область. Бригада уже была укомплектована представителями всех жанров - жонглерами, фокусниками, музыкальными эксцентриками. Не нашлось лишь певцов - поискали в других заведениях- всех, оказывается, “разобрали”. Кто-то порекомендовал шефу цирковой “шарашки” - Александру Наумовичу Форгету, молодому преподавателю училища, певицу - “ту, которая поет про робота”.

Алла приехала в цирковое училище обсудить подробности. Александр Наумович встретил ее у входа, они пересекли манеж и оказались перед закрытой дверью. “Ох, ты, господи, - пробормотал Форгет. - Надо идти за ключами. Подождите меня пару минут”. И убежал.

С балкона манежа тем временем спустился долговязый блондин в джинсовом наряде, который Алла сразу оценила.

- Вы будете у нас работать? - спросил он с легким акцентом.

- Да, в каком-то смысле. Поеду с бригадой. - О! Это значит вместе с нами. - Вот и замечательно. - А что вы так смотрите в ту сторону? - Жду, когда вернется мой суженый, - Алла хихикнула. - Какой суженый?

- Ой, вы знаете, мне вчера нагадали, что первый мужчина, которого я встречу в казенном доме станет моим мужем Получается, что это Александр Наумович, - она хихикнула еще раз.

- Нет, не станет, - покачал головой блондин.

- Почему это?

- А он не для вас мужчина.

- Как это, интересно?

- Он гомосексуалист.

- Ох, батюшки, что это вы такое говорите... - Алла на секунду задумалась. - Значит, получается, что вы - тот первый мужчина?

- Значит, я.

- И вы значит станете моим мужем. Та-ак!

- Ну, а как вас зовут?

- Миколас Эдмундас.

- Этого только не хватало! Вы не русский, чтоли?

- Литовец. И Миколас Эдмундас - это имя. А фамилия Орбакас.

- Ну нет, не выйду я за вас. Жить с такой фамилией - уж извините.

- Нет, у вас тогда будет фамилия Орбакене.

...На первом же свидании они договорились, что Алла будет называть его Мишей.

Однако отвлечемся ненадолго с тем, чтобы получше восстановить исторический фон. Для этого снова заглянем в газеты и посмотрим, что они писали 15 апреля 1969 года, когда Алле исполнилось двадцать лет.

“Народные вооруженные силы освобождения Южного Вьетнама продолжают наносить удары по американо-сайгонским войскам”.

“На Новолипецком металлургическом заводе сооружается крупнейший в нашей стране прокатный стан “20 00”.

“Новый аппарат “Набор 24” создан на Пермском телефонном заводе. Аппарат способен “запомнить” 24 номера...”

“Сегодня, 15 апреля, в Баку, городе славных революционных традиций, торжественным концертом открывается Первый Всесоюзный фестиваль революционной песни”.

А вот еще такая новость из области... не то, чтобы культуры, а скорей индустрии. “Московский завод “Динамо”... В день коммунистического субботника сюда приехали артисты Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова - Юлия Борисова, Лариса Пашкова, Михаил Ульянов, Николай Гриценко, Василий Лановой. Приехали не в гости: дело в том, что все эти актеры - члены бригад коммунистического труда завода и, разумеется, в день 50-летия Великого почина они решили быть на своих рабочих местах вместе с друзьями-динамовцами”. Ну, и наконец.

“Американская академия киноискусства присудила свою крупнейшую ежегодную премию “Оскар” советскому кинофильму “Война и мир”.

Приступили к ре петициям Тамбовской программы. Шутки про того самого волка звучали по много раз, видоизменяясь до абсурда. (Особенно всех почему-то смешило выражение “Тамбовская Алка тебе товарищ”, адресованное Миколасу.)

В начале июня Алла прибежала в училище и смеясь закричала: - Миша, меня позвали в кино! - В какое еще кино?

- Новый фильм сейчас снимают - “Король-олень”!

- Ты играть там будешь, что ли? - Да нет, нет! Петь! Меня сам Таривердиев позвал.

С Микаэлом Таривердиевым Алла познакомилась еще на радио. Он был уже очень известным композитором, а кто пока еще была она - мы знаем Когда начались съемки музыкального фильма “Король-олень” по сказке Карло Гоцци, режиссер картины Павел Арсенов сразу объявил, что все актеры должны петь в фильме сами - Олег Ефремов, Юрий Яковлев, Олег Табаков. Возражений это ни у кого не вызвало, и каждый, в меру отпущенных ему природой вокальных данных, исполнил свою партию.

Проблемы возникли лишь с Малявиной, которой решительно не удавалась баллада ее героини Анжелы “Уехал славный рыцарь мой”. Тогда Таривердиев, композитор фильма, сказал: “Ладно. У меня есть одна поющая дев очка. Я ее приведу”.

“И вот мы сидим в полутемном зале на студии Горького, - рассказывает Арсенов. - Открывается дверь и входит такое махонькое существо в коротеньком платье. Это была Пугачева”.

Таривердиев с Арсеновым сразу провели ее в тон-ателье (где, собственно, и записываются артисты), и Алла, которая уже прилежно выучила песню, сразу начала работать.

“Мне показалось, - продолжает Павел Оганезович. - Что Алла немного подражает популярной тогда певице Анне Герман. Я попытался отвлечь ее от такой интерпретации и сказал: “Так, давайте просто читать эти стихи”.

Все эти упражнения продолжались довольно долго. Алла мрачнела и вдруг молча вышла из комнаты. Таривердиев поспешил за ней. Минут через десять он вернулся и зашипел на Арсенова: “Как тебе не стыдно? Такой здоровенный бугай и обижаешь девочку! Алла там вся в слезах!” - “Она должна понимать, на что идет”, - сердито парировал режиссер.

“Скоро Алла успокоилась и вернулась, - говорит Арсенов, - и тут произошло чудо. Она спела эту балладу еще раз - и мы все поняли: “Вот оно!” На радостях я чмокнул ее в макушку...”

Самое забавное, что потом никто из непосвященных не догадался, что вместо Малявиной поет другой человек. А имени Пугачевой в титрах не значилось, поскольку тогда это вообще не было принято. (Иосиф Кобзон, например, до сих пор с легкой обидой рассказывает, как после триумфа “Семнадцати мгновений весны”, когда всю съемочную группу осыпали наградами, его, проникновенно исполнившего две песни, мгновенно ставшие шлягерами, никто даже не помянул добрым словом. В титрах, опять-таки, фигурировали лишь композитор - тот же Таривердиев, и оркестр под управлением Юрия Силантьева).

Из-за госэкзаменов Алла прибыла в Тамбов с опозданием. Миколас с друзьями встречали ее на местном аэродроме. В руках у Аллы была огромная тарелка - Это еще зачем? - засмеялся Миколас. - А вот зачем! - Алла отбежала чуть сторону и, прикусив губу, бросила тарелку прямо на бетон. Пилоты, техники, пассажиры, спешившие мимо, разом вздрогнули и замерли. - На счастье! - весело закричала Алла. - Чтобы мы все были счастливы! Да здравствует Тамбов! Да здравствует весь мир! В это лето они действительно были счастливы. Весь июль бригада из училища развлекала по вечерам колхозников. Мужички и бабы с темными лицами радостно хлопали, их светловолосые дети прыгали прямо перед сценой, громко требуя показать еще чего-нибудь - для смеху”. В последних рядах кто-то звякал стаканами.

“Как-то мы ехали из одного села в другое, - вспоминает Миколас. - Автобус нам дали полуразвалившийся, к тому же уже третий день не прекращался ливень. Мы застряли в грязи посреди поля. Шофер матерился, мы были измученные... Откуда-то взялся трактор. Автобус прицепили к нему, и кое-как мы выкарабкались”.

В конце июля творческая командировка завершилась.

- Ну что, Миша, - однажды произнесла Алла, глядя куда-то в сторону. - Может быть, пора нам... это... аляфулюм? - Чего-чего?

- Ну это так папа мой говорит... Может, пора нам наши отношения... оформить?

“Она, конечно же, любила Миколаса, - пишет Полубояринова. - Но при этом понимала, что с замужеством можно подождать. А спешила лишь потому, что сейчас для нее это был единственный способ вырваться из-под родительской опеки. Она устала спорить с мамой о том, чем следует ей заниматься в жизни. Хотя когда она представляла родителей вдвоем - без нее и без Женьки, который уже год как учился в Горьком, то на глаза наворачивались слезы”.

...Когда Алла шепнула на кухне Зинаиде Архиповне о том, что они с Мишей хотят пожениться, та глубоко вздохнула, потерла рукой около сердца:

- Но он же еще учится... А ты, ты еще даже не работаешь толком! И потом, где жить? У нас-то тут... Ой, не знаю, дочка...

- Мы уже все решили - квартиру будем снимать: мы в этом Тамбове кучу денег заработали! Потом - я уже известная певица! Меня в кино вон зовут!

- Какое кино? Один раз спела и все. А если... ребенок?

- Ну подожди, мам! Мы еще заявление не подали, а ты уже к серебряной свадьбе готовишься!

- И знакомы вы всего три месяца... - Зинаида Архиповна присела на табуретку. -Четыре.

Через несколько дней за столом в комнате родителей напротив Бориса Михайловича сидели Алла и Миколас в костюме и галстуке. Зинаида Архиповна все гремела на кухне посудой.

- Зин! - позвал Борис Михайлович. - Ну где же ты там заблудилась?

- Иду, иду! В от салат доделываю. - Зинаид а Архиповна положила в карман кофты валидол и огляделась: оказывается, салат она уже отнесла в комнату. Борис Михайлович поднял над столом за горлышко бутылку водки:

-Ну что же, Миша, Микола, По пятьдесят? Зинаида Архиповна наконец присела и стала порывисто поправлять тарелки, вилки, рюмки - будто все предметы не на тех местах, где она им предписывала.

В этот вечер Миколас должен был просить руки Аллы.

Мужчины выпили “по пятьдесят”. Зинаида Архиповна придвинула к Миколасу тарелку с квашеной капустой: “Сама делала! Аллочка очень любит мою капустку”.

Зажужжал звонок в прихожей. Зинаида Архиповна вскочила: - Я открою, открою!

Через пару минут в комнату вошел загорелый Валера Романов. Он держал в руках торт, букет и бутылку шампанского. (“Весь этот банальный набор”, - не без ехидства замечает Орбакас почти тридцать лет спустя). Алла тихо ойкнула.

Зинаида Архиповна принесла с кухни табуретку и тревожно посмотрела на дочь.

- До этого я видел Романова только на фотографиях, - говорит Миколас. - Алла рассказывала, что он за ней ухаживал. Когда Валерий вошел, я сразу подумал: “Вот! Не хотел ведь я этой этой свадьбы!” Быстро собрался и сказал Алле, чтобы они с Романовым обсудили все без меня. И уехал ночевать к друзьям, уверенный, что на этом с женитьбой покончено.

Рано утром в квартиру, где я ночевал, позвонили. Открываю дверь- стоит Алла. -Ты что это? - спрашивает. - Пошли заявление подавать!

Наверх

Содержание | Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4

На главную страницу