Содержание | Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4

Часть вторая
АЛЛОЧКА

     2.1 Столичная фифа
     2.2 Принцесса цирка
     2.3 Кристина
     2.4 Развод
     2.5 Последнее место
     2.6 Два маэстро
     2.7 Ирония судьбы
     2.8 Два маэстро (окончание)
     2.9 Легенда об озере Кызыруль
     2.10 Стефанович
     2.11 Борис Горбонос
     2.12 “Короли” и “соловей”
     2.13 Рецитал
     2.14 Белый рояль
     2.15 Олимпия
     2.16 “Совьет суперстар”

Столичная фифа

Незадолго до свадьбы Алла сказала маме, что приятель с Воронцовской улицы, Валерка Приказчиков, пригласил ее в свою группу “Новый электрон”.

- Опять певицей? - вздохнула Зинаида Архиповна. - Да, мам, певицей. - И зачем ты училась на дирижера? - Ой, самане знаю... - Алла скрылась в своей комнатке.

Еще большие неприятности ожидали Зинаиду Архиповну позже, когда она узнала, что “Новый электрон” будет числиться при Липецкой филармонии. Алла долго не могла втолковать маме, что от музыкантов отнюдь не требуется поселяться в Липецке.

Ни один артист в советское время был не вправе существовать сам по себе и обязательно “приписывался” к какой-нибудь филармонии или концертной организации. Сплошь и рядом наблюдались забавные ситуации, когда человек, всю жизнь проживший в той же Москве, на гастрольных афишах значился как артист Ворошиловградской. Кемеровской или Бог еще знает какой филармонии. Каждый подыскивал для себя местечко поспокойнее и поденежнее. Если какая-нибудь творческая единица преуспевала, то с чистой совестью перебиралась из одной организации в другую, - а именно ту, что предоставляла большие блага. Многие артисты з а время своей сценической активности успевали сменить по десять вывесок.

Группа “Новый электрон” состояла исключительно из столичных музыкантов, но по каким-то причинам (кто их сейчас вспомнит?) художественный руководитель ансамбля Валерий Приказчиков подписал трудовое соглашение с Липецкой филармонией.

Пугачеву он приглашал вовсе не в качестве солистки на привилегированном положении - там пели и другие девушки. Алла немного подумала и согласилась. Так она стала профессиональной певицей - с трудовой книжкой, концертными ставками, залитованным репертуаром.

Липецк - город в черноземной полосе, славящийся огромным металлургическим комбинатом, минеральной водой и симпатичными девушками. Алле он сразу не понравился. Приказчиков привел ее на улицу Ленина в желтое здание с колоннами.

“Липецкая областная филармония, - громко прочитала вывеску Алла. -Посмотрим, посмотрим”. Они прошли внутрь. Приказчиков чуть замешкался перед одной из дверей, поправляя галстук. Алла тем временем огласила содержание бордовой таблички на двери: “Художественный руководитель филармонии Вайк... з-з... Вайсман Владимир Ильич”. - “Да, это я!” - раздался почти ласковый голос у них за спиной.

...Первый раз с “Новым электроном” Алла выступила в так называемом Верхнем парке Липецка (там имеется еще и Нижний). Это были танцы субботним вечером. Примерно после третьей песни она заметила с эстрады, как в углу у ограды сцепились двое парней в белых рубашках. Остальная молодежь расчистила им место для поединка. Девчонки визжали.

Пока звучал проигрыш одной из песен, Алла бросила испуганный взгляд на Приказчикова. Тот покачал головой: не обращаем внимания, продолжаем спокойно выступать. Взволнованная Алла пропустила полтакта и вступила со второго слова. Она старалась смотреть теперь в другую сторону.

Через пару дней Алла сидела в канцелярии филармонии, расписываясь в документах: предстояли первые гастроли с “Электроном”. Вошел Вайсман: “Аллочка, загляни ко мне, когда закончишь”.

Владимир Ильич сидел под большим портретом Ленина. На его столе белел гипсовый бюстик того же Ленина. За стеклом книжного шкафа проглядывали ряды книг с потускневшим золоченым тиснением на корешках - “В. И. Ленин, Полное собрание сочинений”.

- Послушай, милочка, - улыбнулся Вайсман. - Тебе очень хочется мотаться по каким-то селам со всей вашей агитбригадой?

- Конечно, это же моя работа, - мгновенно слукавила Алла.

- Ах, ну да... Но что-то мне не верится, что московская девочка из приличной семьи, к тому же почти знаменитость, вдруг захотела работать в деревенских клубах - Всякая работа почетна, Владимир Ильич. Вайсман встал из-за стола, подошел сзади и положил свои ладони Алле на плечи: - Я мог бы подыскать тебе работу почище. - Да я, в общем-то...

- К тому же у меня хорошие связи у вас в Москве. - Вайсман будто прижал руками Аллу к стулу. - Спроси у любого в филармонии - я никогда не даю пустых обещаний.

- Я подумаю, Владимир Ильич, - Алла пригнулась, поведя плечами, выскользнула из-под вайсмановских рук, вскочила. - Я подумаю. А сейчас мне надо бежать на репетицию.

- Ты должна очень хорошо подумать. - Вайсман усаживался в свое кресло и уже не улыбался.

- А-а, Вайсман... Да, он у нас такой... любвеобильный, - объясняла Алле акробатка Галя Маркелова.

- Ну, а мне-то что с его любовью делать? - возмутилась Алла.

- Старайся пореже на глаза ему попадаться - Да как же, если я работаю у него? -Ты здесь только зарплату будешь получать. Атак - сплошные разъезды

Через два дня большая концертная бригада Липецкой филармонии уезжала в Архангельск.

Тогда активно практиковалась форма сборных концертов, в которых обязательно присутствовал “разговорный жанр”, “оригинальный жанр” и музыкальные номера, а вел все это представление непременный балагур-конферансье. В связи с последним Галина Маркелова рассказывает случай, который Алла до сих пор с хохотом вспоминает. Попутно он замечательно иллюстрирует ту “богемную” обстановочку, в которой работали провинциальные артисты.

Номер акробатки Маркеловой назывался “Человек-каучук” - девушка изящно извивалась, кувыркалась и т.п. Пьяный конферансье, приняв за сценой еще пятьдесят грамм, вышел объявлять ее выступление. “Удивительный номер! Человек... з-з-э... Человек... м-м-м.. Человек-гондон!”

“Новый электрон” был лишь частью всего этого феерического шоу. Алла вместе с другой вокалисткой пела песни советских композиторов. “У той, второй солистки, - вспоминает Маркелова, - голос тогда был даже получше, чему Пугачевой, но Алла так подавала свои песни, что публика сразу ее выделяла”.

Основным транспортным средством в Архангельской области для артистов служили подводы с лошадками. На одной везли инструменты и прочий скромный скарб вроде костюмов. На другой тряслись мастера искусств. Переезды были долгими, поэтому скуку скрашивала водка. Нередко, когда дорогие гости доезжали до населенного пункта, где предстояло выступать, кое-кто из артистов уже с трудом держался на ногах, как пресловутый конферансье. (Знала бы об этом кошмаре Зинаида Архиповна!)

Слово “гостиница” в этих поездках практически не фигурировало. Ночевали где придется, подчас в том же клубе, где и выступали. Стелили на сцене матрасы, и не раздеваясь ложились, укрывались плащами, чехлами от инструментов.

Как-то после концерта Алла с коллегами веселилась до глубокой ночи, сидя за полуразрушенным сельским фортепиано и распевая песенки фривольного содержания. Ближе к рассвету улеглись, уснули. Алла проснулась от непонятного шороха. Приподнялась с матраса, огляделась - вокруг носились крупные крысы.

- Хороша жизнь артиста, черт возьми! - говорила Алла на следующий день Приказчикову.

- Аллочка, ты по поводу этих крыс не переживай. - На эстраде куда страшней не крысы, а люди, скоро сама убедишься.

А Вайсман, услышав эту историю, ухмыльнулся: “Ну, значит, скоро она сама ко мне прибежит, фифа столичная”.

Но фифа не прибежала. Она продолжала ездить на гастроли. “Мы жили очень скромно, - продолжает Маркелова. - Возили с собой кипятильник, маленькие электроплитки. Алла тогда бедненько одевалась и вообще относилась к одежде вполне спокойно. Все время ходила в одной водолазке. А ставка у нее была - семь рублей с концерта

На гастролях мы с ней всегда жили в одном номере, и я ее вечно ругала за то, что она ложилась спать, не смыв тушь с глаз. “Ты ведь состаришься раньше времени”, -объясняла я. - “Ой, нет Галочка, у меня ведь ресницы рыжие, вдруг утром Володька зайдет и увидит меня такой”.

Володька был пианистом в “Новом электроне” - он очень нравился Алле, хоть все уже знали, что она собирается замуж за некоего Миколаса.

“Она была очень эмоциональная, ~ улыбается Маркелова. - Могла веселиться всю ночь напролет. Но часто отказывалась от наших пьянок и сидела, занималась на фоно”.

Однажды в поезде, где-то в Сибири или на Урале (а бригада с “Новым электроном” колесила по всей стране) Алла обиделась на чью-то хмельную шутку. Когда поезд остановился на маленькой станции, она объявила, что никуда не поедет с такой идиотской компанией, схватила сумку и выбежала из вагона. Было два часа ночи. Маркелова выскочила следом, услышав возглас проводника: “Через пять минут мы отправляемся!” Пугачева была обнаружена у закрытого окошка билетной кассы. Она стучала и требовала продать ей немедленно билет до Москвы.

Приказчиков уже топтался на перроне, намереваясь бежать к машинисту, чтобы упросить того задержать поезд. К счастью, Гале удалось привести подружку за полминуты до отправления.

В 1989 году Пугачева приезжала в Липецк с сольным концертом. Маркелова достала билет в первый ряд. Молодые девчонки из фольклорного ансамбля, которым она теперь руководила, смеялись: “Галина Григорьевна! Да зачем вам в первый ряд? Может, вы еще цветы ей будете дарить?” (“Они-то ни о чем не знали”, - объяснила она мне, когда я приехал в Липецк прошлой осенью собирая материал для этой книги).

Посреди концерта Маркелова действительно раздобыла где-то букет, уговорила милиционеров пропустить ее на сцену и тихо встала с краю, дожидаясь, пока Алла допоет. А Пугачева, кланяясь на аплодисменты, взглянула вбок, увидела женщину с цветами и закричала прямо в микрофон на весь стадион: “О! Маркелова!” Расцеловала подругу юности и так же громогласно потребовала: “Никуда не уходи. После концерта поболтаем”.

- Потом, в конце выступления, - продолжает Маркелова, - когда она делала финальный обход зрителей, подошла ко мне, взяла за руку и на виду у двадцати тысяч зрителей потащила с собой за сцену.

А Валера Приказчиков несколько лет назад погиб в автомобильной катастрофе.

...Алла пела “На тебе сошелся клином белый свет”. Сцена липецкого клуба, где она стояла была сколочена из струганых досок, с большими щелями между ними. В одну из щелей попал каблук аллиных туфель, причем застрял столь плотно, что незаметно извлечь его оттуда не удастся. Зрители заметили конфуз и с интересом наблюдали, как певица подергивает ножкой. Кто-то захихикал.

Алла протянула: “Я могла бы повернуть за поворот, я могла бы, но мне гордость не дает”, после чего вынула из туфли ногу, резко нагнулась, вырвала ее из щели и взяла под мышку. Так и допев, она полу босая важно удалилась со сцены.

Вайсман продолжал преследовать Пугачеву, причем все более навязчиво. Как-то она выскочила от него в ярости и, пробегая мимо вахтерши, воскликнула что-то типа “Козел!”

А через несколько дней он размахивал руками перед лицом одного из администраторов филармонии: “Эта ваша Пугачева - совсем дохлая певичка! Куда она суется на эстраду? Ей бы полы мыть! Надо с ней расставаться. Нашей филармонии такие девицы ни к чему. У нас, слава Богу, вон какие люди работают - Еремова, Пузикова..., Пиндюрин, в конце концов. Их вся страна знает!”

Алла уезжала из Липецка грустная. Она стояла на темном перроне, смотрела вдаль на красный семафор.

- Ну и что ты будешь теперь в Москве делать? - спрашивала Маркелова.

- Ох, Галка, не знаю пока. Наверно, снова пойду в школу работать. - А эстрада как же? - Нет. Хватит мне эстрады. Напелась.

На верх

Принцесса цирка

- Ой, Миша, как я боюсь с твоими родителями встречаться! - причитала Алла всю дорогу до Каунаса. - Ой, может я день-два в гостинице поживу для начала?

- Аллочка, не валяй дурака, - смеялся Миколас. - Они нормальные люди. Твои же хорошо ко мне относятся, а я вообще циркач.

- Да, я шут, я циркач, так что же... - нервно запела Алла.

Орбакас был родом из Каунаса, там жили его мать и отец - Анна и Зенон, а также сестра с братом. Кстати, брат профессионально занимался спортом и в то время регулярно выезжал за рубеж, откуда привозил подарки для всей семьи - в частности, Миколасу - джинсы, которые и пленили Аллу у манежа Эстрадно-циркового училища.

Миколас покинул родительский дом в 1963 году, когда отправился поступать в Москву. После второго курса ушел в армию, а на третьем как раз и познакомился с Аллой. Его специальностью была музыкальная эксцентрика, каковой он не изменил и по сей день.

Неве ста боялась напрасно: литовское семейство приняло ее хорошо. Там Алла не без интереса узнала семейное предание, что Орбакасы происходят из обедневшего немецко-литовского дворянского рода фон Орбахов. Потом она весело сказала Миколасу, что после свадьбы с удовольствием примет титул баронессы

Родители, воспользовавшись как-то недолгой прогулкой Аллы по городу, слегка укорили Миколаса за то, что тот даже не посоветовался с ними, прежде чем подавать заявление. Но это было уже скорее формальной данью патриархальной традиции: все-таки сын уже шесть лет как вел совершенно самостоятельную жизнь далеко от дома

...Анна и Зенон приехали в Москву за неделю до свадьбы - познакомиться с будущими родственниками, помочь в матримониальных хлопотах. Разбогатевшие за время летних гастролей Алла с Мишей купили за шестьсот рублей чешский гарнитур для своей комнаты. (После того, как год назад Женя поступил в военное училище, Алла стала безраздельной хозяйкой маленькой комнаты, и гарнитур занял половину ее.) На оставшиеся деньги купили свадебное платье, костюм для жениха, а для самого торжества сняли зал в кафе рядом с домом, потому что приглашенных насчитали порядка девяноста человек. Свидетелем со стороны Аллы была ее подружка из училища, а Миколас позвал приятеля-художника.

Вся еда готовилась дома, и потом силами родителей и родственников переносилась в столовую. Прохожие с интересом наблюдали, как через трамвайные пути шествовала вереница людей с кастрюлями и мисками в руках.

В ЗАГСе монументальная женщина с пучком на голове изрекала: “Отныне вы, Микрос... э-э, Миколс... Мика... Миколас! И вы, Алла, объявляетесь мужем и женой. После регистрации брака вам, Алла, присваивается фамилия Обра... Орак... Орбакене!”

Надо заметить, что у Аллы ни на минуту не возникало сомнений, стоит ли ей брать мудреную фамилию Миши: раз замуж, то по всем законам. Она лишь попросила, чтобы он растолковал родителям, почему ее фамилия так будет отличаться от его. И Миколас объяснил, что Орбакене как раз означает замужнюю женщину при муже Орбакасе.

- А у ребенка какая будет фамилия? - забеспокоилась Зинаида Архиповна, обескураженная хитростями литовской грамматики.

- Моя, конечно, - Орбакас, - сказал будущий зять. - Это если мальчик.

- А если девочка? - поинтересовался Борис Михайлович.

- Ну, тогда - Орбакайте, - развел руками Миколас. Зинаида Архиповна горестно покачала головой.

Одним из “свадебных генералов” была директор Аллиного училища Елена Константиновна Гедеванова - та самая, которая поругивала Пугачеву за короткие юбки. Алла пригласила ее на свадьбу, хотя уже несколько месяцев как перестала быть студенткой.

В разгар веселья, после пяти “горько” Гедеванова поднялась из-за стола с бокалом в руке: “Дорогие Аллочка и Миша! Наше училище совсем небогатое, поэтому мы не смогли сделать вам такой подарок, как хотелось бы. Но, к счастью, я не только ректор, но и депутат Ждановского райсовета. Поэтому я как депутат делаю вам подарок от нашего района. В вашем, Алла, доме недавно освободилась комната. Она совсем немаленькая - семнадцать метров. Я лично ее осматривала... Наш район дарит ее вам, молодоженам! Будьте счастливы там!”

- Ой, мамочки, как здорово! - запищала Алла. - Мишка, это же прямо напротив нашей квартиры!

...В той квартире проживала еще одна молодая семья, правда, уже с ребенком. Но Алла с Миколасом с ними ладили. Чешский гарнитур в их новой комнате разместился так, как и подобает приличной мебели.

Миколас продолжал учиться. Алла после Липецка впала в легкую хандру.

“Она часто заводила пластинку Эдит Пиаф, - вспоминает Орбакас. - Сидит, слушает, а по щекам текут слезы”.

Алла устроилась вести музыкальный кружок в каком-то Дворце культуры. Миколас несколько раз звал ее попеть в кафе “Молодежное”, где сам он тогда довольно часто выступал со своим напарником, но супруга отказывалась: “Я уже профессиональная артистка, и петь на бесплатных комсомольских вечерах мне не пристало”.

- Как-то зимой, - продолжает Миколас. - Мы с партнером отработали в кафе, сидим, ждем Аллу, которая обещала прийти туда после своего кружка. Она появилась страшно расстроенная. Оказывается, во Дворце культуры кто-то украл у нее туфли, которые она взяла специально, чтобы потом надеть в “Молодежном”. У нее была всего одна парадная пара, и Алла чуть не плакала “Ну вот, говорит, вчера зарплату получила. Теперь всю ее придется отдавать за новые туфли”.

Борис Михайлович, дабы поспособствовать финансовому благополучию молодой семьи, устроил зятя в комбинат бытового обслуживания на 70 рублей в месяц. “Я появлялся там три-четыре раза в неделю, - говорит Миколас, - делал кое-что. Например, развозил одеколоны по парикмахерским”. Алла с отвращением принюхивалась, когда Миша возвращался с работы и возмущалась: “Ну почему ты “Шипр” развозишь, а не “Шанель”?”

Когда начался сезон детских новогодних елок, Пугачеву пригласили поработать во Владимире. Она провела там пару недель, выходя на сцену в нелепом платьице, увешанном мишурой и распевая песенки прославившегося уже Шаинского.

(Через такие елки прошла практически вся наша эстрада. Уже где-то в октябре молодые артисты начинали беспокоиться и выяснять друг у друга, какие где имеются праздничные перспективы. Если столичным артистам поступали предложения из глубокой провинции, то никто особо не капризничал, а быстренько соглашался: других предложений могло и не последовать.)

Пара “елочных” недель пролетала мгновенно, и вне зависимости от населенного пункта программа была стандартна: два-три представления в день; потом кутежи в гостинице.

Впрочем, многие мэтры до сих пор вспоминают давние “елки-палки” с легкой ностальгией. Лев Лещенко, например, любит поведать о том, как в городе Ижевске артисты после финального спектакля 31 декабря опаздывали к праздничному столу в гостинице и договорились с дрессировщиком, чтобы тот домчал их на цирковой тройке.)

Алла скоро оставила свой кружок и начала работать у Миколаса в училище концертмейстером, т.е. попросту говоря, аккомпаниатором, тапером. Как-то к ней подошел парень с курса Орбакаса:

- Аллочка, слушай, я тут делаю номер - пантомиму “Орленок”. Мне нужно, чтобы кто-то пел эту песню во время выступления.

- Ну, я не знаю. Я вобще-то такие песни почти не пробовала петь...

- Алла, дорогая, очень надо! Ты же хорошо поешь.

Пугачева сдалась. Когда преподаватели посмотрели этот номер, то вынесли резолюцию: все замечательно, надо только сменить певицу.

Летом 1970 года Миколас с Аллой поехали в Каунас к старшим Орбакасам, а оттуда на Балтийское побережье.

...Они сидели в ночном ресторанчике близ моря. По телевизору, что на западный манер был водружен на стойку бара, показывали международный конкурс “Золотой Орфей”. Алла забыла о шампанском, курила и не отрывала взгляд от телевизора. Время от времени комментировала, даже не оборачиваясь к Мише:

- Нет, посмотрите на нее! Марыля Родович! А я, Орбакене, - сижу себе тихонько и не выступаю!

И через пару минут продолжала: - Нет, что же это такое-то? Выходят там все, кому не лень! Еле рот раскрывают! Не-ет, я вам не Орбакене, я Пугачева!

За соседними столиками оборачивались, потому что Алла, сама того не замечая, восклицала все громче. Смиренные литовцы смотрели на нее, потом переводили взгляды на экран, недоумевая, что там так могло возмутить эту рыжую русскую девушку.

Когда передача закончилась, Алла одним глотком допила шампанское, вскочила: “Пойдем на море!”

Они брели по берегу, море слегка штормило. Вдруг Алла скинула босоножки, забежала по щиколотки в воду и крикнула, обращаясь к волнам: “Через пять лет я буду петь на “Орфее”! Вы слышите? Я буду там петь! Я, Алла Пугачева!”

На верх

Кристина

В один из дней начала осени 1970 года Алла шепнула Миколасу: - Скоро у нас будет сын. “Может, это была и незапланированная беременность, - пишет Полубояринова, - но Алла очень обрадовалась. Она приходила к искушенным в таких делах подружкам, и те по многу раз “рассчитывали”, кто должен получиться. Для того есть много способов - по руке, по звездам, по крови. Но все гадания приводили к одному результату - ждать сына”.

В то время не существовало такого понятия как “ультразвуковое исследование”, поэтому Алла с Миколасом быстро свыклись с мыслями о сыне и даже подобрали имя - Станислав.

“Алла ходила в женскую консультацию, - вспоминает Орбакас, - и врачи все время предупреждали ее, что плод перевернут”.

Больше всех волновалась Зинаида Архиповна, а ее дочь безмятежно продолжала работать в ГУЦЭИ концертмейстером.

“Примерно два раза в месяц, - говорит Орбакас, - у нас в училище бывали специальные просмотры. Показывали фильмы Бастера Китона, мультфильмы Диснея, многое другое, что не было предназначено для широкого зрителя. Туда, естественно, ходили и мы с Аллой. Однажды, когда она была уже на приличном сроке, мы смотрели какую-то комедию Чаплина. Алла хохотала как сумасшедшая и потом сказала мне, что чуть не родила раньше времени”.

Однажды в конце мая 1971 года Миколас вернулся домой с репетиции в Театре эстрады - бледная Алла лежала на кровати: - Кажется, начинается. Роддом был рядом - как раз возле той столовой, где праздновалась свадьба. Позвали родителей, стали спешно собираться

- Возьмите мне книжку хоть какую-нибудь почитать, - жалобно попросила Алла.

- Да какая тебе там книжка, Алена?! - воскликнул Борис Михайлович. - Возьмите, возьмите. Миколас схватил первую попавшуюся - повесть какого-то датского писателя “Кристина”. Это название так и запечатлелось в его возбужденном мозгу.

Утром пришли в роддом, узнали, что схватки усилились. В легком жару после тревожной бессонной ночи Орбакас отправился на репетицию в Театр эстрады. Каждые пятнадцать минут он выбегал, чтобы позвонить в роддом.

- Миша, да что с тобой, в конце концов? - раздраженно спрашивали его. - Ничего, ничего, я сейчас вернусь... После очередной такой внезапной отлучки, когда все уже были злы из-за того, что репетиция провалилась, Миколас вбежал и с глупой улыбкой воскликнул:

- У меня дочка родилась! - и добавил, - Кристина!

Примчавшись к роддому, взбудораженный отец вызвал Аллу к окошку, благо было уже по-летнему тепло: - Ну, как там Кристина? - Какая еще Кристина? - слабым голосом откликнулась молодая мать.

- Наша, наша Кристина! - Миколас даже чуть подпрыгнул.

- Да что за дурацкое имя! - возмутилась Алла.

Когда Миколас пришел в ЗАГС оформлять свидетельство о рождении, мрачная женщина в темно-зеленой кофте распахнула амбарную книгу: - Так, у дочери будет ваша фамилия? - Да, конечно. - Значит, Орбакас? - Нет, Орбакайте.

Минут десять ушло на объяснение лингвистического феномена.

- Хорошо, - устало произнесла женщина. - А имя? - Кристина. - Нет у нас такого имени. - Как это нет? - Есть Христина. - Но мы хотим - Кристина! Еще минут десять регистраторша куда-то дозванивалась, чтобы получить чье-то разрешение. Потом снова подняла бесцветные глаза на Орбакаса:

- Отчество я записываю - Миколаевна. - Нет, Эдмундовна.

- Да что вы мне тут голову морочите? Вы в Советском Союзе живете? Значит, отчество присваивается по первому имени отца. А если бы у вас их десять было? - Но Кристина Эдмундовна красивее.

Когда Криське было месяца три, Аллу пригласили записать одну песню для нового фильма Шукшина “Печки-лавочки”. (Там есть эпизод, когда герои едут в поезде и по радио звучит песня - вот ее и исполнила Пугачева).

Алла очень волновалась во время записи: мало ли что произошло с голосом после родов, да и потом несколько месяцев она практически ничем не занималась, кроме Кристины. Маленький музыкальный фрагмент записывали целый день.

- Из-за всех этих беспокойств у нее пропало молоко, - вздыхает Орбакас. - Слава Богу, что примерно в то же время родила наша соседка с первого этажа. У нее грудного молока было полно, так что у Кристинки завелась кормилица.

Но, с другой стороны, как не цинично это прозвучит, Алла приобрела определенную свободу. Дочку мог покормить и Миша, если оказывался дома, и, само собой, Зинаида Архиповна.

А Алла начала “выходить в люди”. Ее уговорили поработать в ансамбле “Москвичи”, но там певица долго не задержалась. Потом она рискнула обратиться в знаменитый оркестр под управлением Олега Лундстрема.

“Это была такая скромная девочка, - улыбается в седые усы Олег Леонидович. -Мы ее прослушали и сразу взяли. Помимо несомненных музыкальных достоинств, я сразу оценил дисциплинированность Пугачевой, хотя теперь у многих такой факт может вызвать большие сомнения”.

В то же примерно время Алла решила подзаняться своим голосом. Кто-то дал ей телефон Александры Николаевны Стрельниковой.

В артистических кругах Стрельникова почиталась фигурой сколь легендарной, столь и загадочной. Она не была собственно педагогом по вокалу, но разработала уникальную методику “короткого дыхания”, благодаря которой ставила голоса порой в самых безнадежных случаях. Десятки самых известных певцов и актеров произносят ее имя с полу мистическим восхищением. Хотя сама она никогда ни с кем не делилась, что за люди приходили заниматься к ней домой. Рассказывают, что у Андрея Миронова накануне какой-то грандиозной премьеры в Театре сатиры начисто пропал голос. Александра Николаевна его в буквальном смысле спасла.

Потом всю свою дальнейшую сценическую жизнь Пугачева перед каждым концертом будет делать Стрельниковскую дыхательную гимнастику.

...Три года назад Александру Николаевну насмерть сбила шальная машина.

Когда дом в Зонточном переулке приговорили к сносу, родителям и Алле с Миколасом дали по квартире недалеко от Рязанского проспекта. К этому времени в своей бывшей детской комнатке вновь поселился Женя, но не один - с молодой женой, привезенной из Горького.

Дома родителей и семейства Орбакасов оказались в непосредственной близости - так что из одних окон были хорошо видны другие, чем новоселы и стали пользоваться в свое удовольствие.

Зинаида Архиповна еще работала, поэтому Алла с Мишей решились отдать дочку в детский сад.

“Но с этим вдруг возникла огромная проблема, - вспоминает Миколас, - все сады в округе были забиты. Каким-то чудом я устроил Кристинку в сад в Текстильщиках. Туда нам приходилось добираться сперва на автобусе, а потом еще на метро. Но все дети там оказались какие-то больные, с насморком, и буквально недели через две мы Кристину оттуда забрали, и я отвез ее родителям в Каунас”.

Так несколько следующих лет Кристина жила на два города - Москву и Каунас. Бабушка Аня и дедушка Зенон принимали самое непосредственное участие в воспитании внучки, пока та не пошла в школу. Она научилась свободно болтать по-литовски, а еще раньше была крещена в католической вере.

“Вся моя семья католики, - поясняет Орбакас. - И моя сестра решила покрестить племянницу. В тот момент, правда, ни меня, ни Аллы в Каунасе не было”.

На верх

Развод

Гастролируя с Лундстремом, Алла узнала, что такое хорошие гостиницы: популярный оркестр не ночевал, где придется. Вечером, когда музыканты с шумом направлялись в рестораны, она быстренько скрывалась в своем номере, чтобы избежать настойчивых предложений разделить компанию. Возвращаясь поздно ночью, хмельные оркестранты будили Аллу своими криками в коридоре.

Тогда вместе с ними часто ездил и Валерий Ободзинский - любимый певец всех советских женщин.

Когда Ободзинский выступал, Алла наблюдала за ним из-за кулис и думала: “Ну ведь ничего такого особенного, почему же он так популярен?” Потом слышала бурю аплодисментов после очередной песни. “Нет, значит, что-то есть”.

Скоро она перестала смотреть на Ободзинского, а в какую-нибудь щелку сбоку сцены разглядывала зрителей. Как-то Алла поймала себя на том, что мысленно разговаривает с некоей теткой в мохеровой кофте, сидевшей в первом ряду с букетом хризантем и завороженно следившей за кумиром.

“Ну, что ты так на него уставилась? - спрашивала Алла. - Он же десять лет поет, не надоел еще? Вот сейчас я буду во втором отделении - ты меня послушай. Можешь даже цветы не дарить. Ой, нет, ни черта ты не понимаешь...” И побрела в гримерку.

“Алла с большим успехом пела у нас песню о Шаляпине, - вспоминает Олег Леонидович Лундстрем. - Даже слезу вышибала у публики. Потом тут же стремительно перевоплощалась и выбегала на сцену уже в брючках и с тросточкой: в таком наряде она исполняла песенку французского шансонье. Во всех песнях Пугачева ухитрялась быть совершенно разной. Свой сценический облик она придумывала сама, и тогда у нее, кстати, была совершенно гладкая прическа с проборчиком”.

Во всей большой программе оркестра Алле доставалось лишь три-четыре номера - там были другие солисты и даже отдельный квартет “Лада”, исполнявший чисто эстрадные вещи: Лундстрем тогда тяготел к много жанров ости, чтобы удовлетворять самые разные запросы публики.

Алла завела знакомство с веселым молодым человеком - Славой Добрыниным, который руководил квартетом “Лада”. Их сплотило главным образом то, что оба оказались самыми юными в оркестре. Оркестранты тут же принялись сплетничать, что у Аллочки со Славой роман, и с интересом следили за реакцией Миколаса, когда тот встречал жену в аэропорту или на вокзале. Но здесь они глубоко заблуждались.

“Однажды на гастролях, - говорит Добрынин, - она сидела у себя в номере - а Алла была такой скромницей - я к ней зашел и сказал: “Слушай, я тут пойду с девчонками погуляю, а ты не можешь мне тем временем переписать начисто клавир моей новой песни “Если будем мы вдвоем”? (это был один из моих первых композиторских опытов)”. - “Конечно, - отвечает. - Мне это даже приятно”.

Немного позже Пугачева запишет пару добрынинских вещей - сам он тогда даже не пытался петь - и подружится с его первой женой Ирой.

Почти в то же время у Аллы случится еще одна встреча, которой, впрочем, поначалу ни она, ни ее новый знакомый почти не придали значения. Во время гастролей оркестра Лундстрема в Ленинграде осенью 1972 года в номер к Пугачевой постучался здешний молодой поэт, прославившийся к этому моменту словами песенки о Золушке (“Хоть поверьте, хоть проверьте, но вчера приснилось мне...”). Его звали Илья Резник. Вот его рассказ, взятый из книги “Алла Пугачев а и другие”.

- Песню принесли? - серьезно спросила певица. - Да. Слушай.

И я спел ей песню, в которой говорилось о том, что как аукнется, так и откликнется, что я с тобою остался из жалости... - Это мне? - растроганно спросила Алла. - Нет, но сейчас мы ее с тобой выучим и пойдем к N-ой.

Я назвал имя очень популярной тогда, в 1972-ом, певицы, проживавшей в этой же гостинице. (Скорее Резник говорит здесь о Галине Ненашевой.) Показ провалился.

Наверно, мы слишком волновались, когда пели в два голоса перед вальяжно раскинувшейся в кресле звездой, может, мы просто пришли не вовремя, а может быть, она почувствовала в этой худенькой рыжей девушке будущую грозную соперницу.

А тогда, тогда моя новая компаньонка расстроилась больше меня...

- Знаешь, Алла, возьми тогда себе эту песню, - великодушно предложил я. Но она неожиданно отказалась:

- Я подумала - ты был прав - эта песня для N-ой. Лучше найди что-нибудь другое.

В пачке клавиров, извлеченных из гитарного чехла, я отыскал ту песню... Песня назвалась “Посидим-поокаем”.

В принципе, ей было хорошо работать у Лундстрема - довольно престижное место, много концертов. Да и за границу Алла впервые выехала именно с оркестром -это были гастроли в Польше. Но как раз тут она вдруг с тоской подумала о том, сколько еще лет она будет выбегать на сцену после того, как зал отбил все ладони, рукоплеская Ободзинскому, и петь свои три песенки?

Здесь в Польше, в городке Сопот каждый год гремел международный музыкальный конкурс. Победитель увозил приз - “Янтарного соловья”...

“Не-ет, - сердито говорила Алла Добрынину, - мне синица в руках не нужна. Мне этот “соловей” нужен”.

Слава в ответ смеялся: “Даты сама как воробушек!”

“Мне кажется, - заключает Лундстрем, - что именно в Польше Алла почувствовала, что ей надо работать самостоятельно. Я отнюдь не порицаю ее зато, что она ушла из оркестра: все-таки у нас чисто джазовая специфика, а Пугачева - эстрадная артистка и время показало, что Алла была права”.

Миколас долго всех уговаривал, чтобы жену устроили работать в Московскую областную филармонию.

“Да лучше мы пятидесятилетнюю цыганку возьмем, чем молодую певицу! - шумел директор филармонии. - У нас певиц уже полно. Ну куда нам еще, куда?”

Помог исключительно “семейный” аргумент: жена должна работать там же, где и муж. Они, мол, итак редко видятся из-за гастролей... под угрозой “ячейка общества”... а про ветреность артистов уже слышать невозможно... а мы же боремся за крепость уз...

Все-таки Аллу взяли в филармонию. “Много у нас было тогда “левых” концертов, - вспоминает Орбакас. - Это когда всякие администраторы набирали бригады артистов и вывозили куда-нибудь. Например, на майские праздники. Очень хорошие деньги с этого качали. Мы много ездили с Николаем Сличенко. Он был гвоздем программы, а мы уж так...

А летом у нас шли стадионы. Артистов в таких программах было очень много, поэтому Алле давали петь не больше двух песен”.

Она исполняла свою пару, конферансье уже прочищал горло для объявления следующего номера, но публика продолжала хлопать. Тогда Алла, будто не замечая те страшные рожи, которые ей сбоку корчил администратор, начинала петь третью песню.

Когда она сходила со сцены, администратор срывался чуть ли не в визг:

- Пугачева, мать твою, ты тут одна, что ли?! У меня еще девять выступлений, и там артисты настоящие, в отличие от тебя! Ты и так в филармонии на птичьих правах! Я тебе обещаю выговор! А еще раз что подобное случится - уволим!

Алла убегала и, захлебываясь слезами, бормотала:

- Подождите, подождите... Я вас сама всех уволю... И на следующем концерте снова пела больше, чем положено. “Аллу очень хорошо принимали, - продолжает Орбакас, - и скоро старые артисты начали возмущаться, что она их забивает. Алла плюнула на все это и ушла из областной филармонии. Мама ее приятеля по училищу Мишки Глуза, помогла ей устроиться в Москонцерт”.

Скоро она ушла и от Орбакаса. В ноябре 73-го они развелись. Миколас объясняет это тем, что они редко виделись из-за постоянных гастролей, отвыкали друг от друга.

“Это и так и не совеем так, - комментирует Полубояринова. - Алле стало не очень интересно жить с человеком, который довольствовался своими несколькими номерами в провинциальных сборных концертах. Кроме дочки, их больше ничего не связывало”.

Алла с Кристиной перебралась к родителям, Миколас какое-то время оставался жить в их квартире. Потом ее разменяли - Орбакасу досталась комната в коммуналке, а Пугачева переехала в однокомнатную в Вешняках, где проживет до 80-го года, пока не получит свое знаменитое жилье на улице Горького.

“Когда мы с Аллой разошлись, - говорит Орбакас, - сперва она сгоряча ляпнула, что не даст мне видеться с дочкой, но потом быстро успокоилась. Как-то она сама позвонила и сказала, что Кристинка скучает”.

Забавно, что спустя два с лишним года после развода Орбакаса и Орбакене, журнал “Советская женщина” писал: “Муж Аллы - артист цирка, работает в оригинальном жанре...”

Советская артистка не имела права быть “разведенкой”.

Миколас-Эдмундас Орбакас до сих пор работает в областной филармонии, в том же оригинальном жанре. Выступления не слишком часто, но бывают, как правило, перед детьми.

Эстрадные сплетники раньше рассказывали, что Пугачева оказывала своему первому мужу финансовую поддержку. Во всяком случае до того времени, когда Кристина выросла, они нередко виделись, поскольку Миколас навещал дочку. Та, правда, жила с бабушкой и дедушкой, но на выходные мама брала ее к себе.

“Когда Алла вышла замуж второй раз, - пишет Полубояринова, - то ее нового супруга маленькая Кристина называла папой. Однажды после очередного визита Миколаса девочка шепотом спросила маму: “А мы скажем папе, что отец приходил?” Алла долго смеялась”.

Как сказал мне Орбакас, последний раз они с Пугачевой виделись в 1991 году, когда веселая Алла позвонила ему среди ночи и сказала, чтобы тот немедленно приезжал потому что у нее в гостях их старая знакомая.

...У Орбакаса теперь другая семья - жена Марина, в прошлом воздушная гимнастка, и сын Фабис. Иногда к ним, на северную окраину Москвы, заглядывает Кристина. Когда я был у него дома, Миколас долго шарил в серванте и наконец достал из серванта цветные фотографии: “Вот, это Кристинка ко мне заезжала месяц назад...”

На верх

Последнее место

...По коридору Театра эстрады медленно шла хрупкая девушка, разглядывая портреты мэтров, развешанные по стенам. Пройдя коридор до конца, девушка чуть вздрогнула: она увидела во весь рост себя. Это было огромное зеркало.

Алла приблизилась к нему и скорчила рожицу. Потом начала было придирчиво рассматривать свое веснушчатое лицо и туг заметила, что сзади кто-то наблюдает за ней. Она обернулась и увидела человека с кинокамерой. Рядом с ним стоял другой и тихо, но сердито что-то говорил.

- Девушка, дорогая! - воскликнул вдруг этот второй. - Будьте добры, еще раз так же пройдитесь по коридору.

- А зачем вам? - поинтересовалась Алла. - Мы с телевидения - делаем репортаж об этом конкурсе. И вот вы так здорово тут шли, что мы захотели это снять...

- Так я же здесь выступать буду! Может, вы лучше это снимете? - Ну, это само собой. А как вас зовут? - Алла Пугачева.

- А-а! Я про вас слышал - от Володи Трифонова. Алла чуть покраснела и спросила:

- А вас как зовут?

- Меня - Женя. Женя Гинзбург. Я режиссер.

- И я про вас слышала! Вы делаете “Артлото”. (Популярная в те годы музыкальная телепередача - авт.)

- Точно. Значит, мы знакомы. Ну так вы готовы сняться? - В “Артлото”?

- Не-ет, - режиссер улыбнулся. - В “Артлото” как-нибудь потом вы обязательно попадете... А сейчас еще раз пройдите по коридору и смотрите на портреты. Просто мы стали вас снимать, а у оператора пленка кончилась. - Да пожалуйста...

И Алла снов а двинулась по коридору, слыша за спиной стрекотание камеры. Всесоюзные конкурсы артистов эстрады проводились тогда раз в три года, и не было ни одного молодого певца, “разговорника” или клоуна, который бы не пытался попасть туда. Для каждого жанра был предусмотрен отдельный конкурс, где работало свое компетентное жюри. К первому туру допускался практически любой - достаточно было лишь ходатайства концертной организации. Подчас в рамках первого тура члены жюри даже выезжали смотреть артиста “на месте”, т.е. в каком-нибудь провинциальном городке, где тот, собственно, и жил. Второй тур уже предполагал куда более серьезную борьбу за выход в финал. Третий же тур был самым вожделенным. Во-первых, его транслировали по телевидению на всю страну. А если учесть мучительный дефицит развлекательных программ на тогдашнем ТВ, то легко догадаться, что вся страна обязательно смотрела финал конкурса. И его лауреат действительно мог проснуться на следующее утро знаменитым. Во-вторых, из этих самых лауреатов потом составляли концертные бригады, которым давали очень хорошие площадки. В общем, безо всякого преувеличения можно сказать, что на конкурсах нередко решались вопросы артистической карьеры, славы и денег.

На Пятый Всесоюзный конкурс эстрады в октябре 1974 года Пугачеву направлял, естественно, Москонцерт. Она выбрала для исполнения две песни. Первую - ту самую “Посидим, поокаем” с подаренными ей стихами Резника. А второй была - кто сейчас ее вспомнит? - “Ермолова с Чистых прудов”. Песня о войне. С посредственными стихами и музыкой, хотя последнюю и написал Никита Богословский. (Хорошие композиторы сочиняли много унылого, сиюминутного. Так что когда сейчас печалятся по “старым песням о главном”, не стоит забывать, что они, прелестные, составляли, дай Бог, десятую часть всего обильного музыкального материала.) Но тогда Алла не имела права избежать “гражданской тематики” - иначе дальше первого тура ее бы не пустили.

Когда перед конкурсом проводилась жеребьевка, дирижер Юрий Силантьев, председатель жюри, с наигранным ужасом в голосе произнес:

- Та-ак, посмотрим, кто вытянет тринадцатый номер!

Его вытянула, естественно, Пугачева. В “Посидим-поокаем” певица своею волей чуть изменила слова. В изначальном варианте у Резника была такая строчка: “твои слова - как шелк сорта дорогого...” Сочетание звуков - как шелк сорта” при пении превращалось в нечто малоразборчивое, и Алла его вообще убрала. Как сама она позже вспоминала, у нее состоялось объяснение с Резником. Тот сперва “рвал и метал”, но затем смирился с пугачевской редактурой.

Для серьезной подготовки Москонцерт выделил Пугачевой опытного наставника-концертмейстера - Виталия Критюка. Он же сделал аранжировки ее конкурсных песен. “Но его отношения с Аллой, - замечает Полубояринова, - не ограничились сугубо творческими контактами. На какое-то время они стали очень близки”.

Большинству Виталий Критюк был знаком по своему сценическому псевдониму -Кретов. В 1979 году он станет художественным руководителем ансамбля “Лейся, песня”, сменив на этом посту эмигрировавшего в США Михаила Шуфутинского. Но после того, как уже в 80-х у его коллектива несколько раз подряд не примут новую программу, отчаявшийся Критюк бросит музыку и займется каким-то загадочным бизнесом.

“Мы пытались его остановить, - вспоминает Вячеслав Добрынин. - Но это было бесполезно. Он попал в какую-то глупую переделку - кто-то его просто подставил, - и Виталия посадили в тюрьму. По-моему, там было что-то связанное с торговлей иконами. Правда, мы, музыканты, как могли ему помогали, и вместо шести лет он отсидел полтора года. Но, как мне показалось, пока он сидел, то попал под чье-то влияние, как это часто бывает в “местах не столь отдаленных”. Виталий вышел из тюрьмы и продолжил заниматься бизнесом. Я говорил ему: “Это тебя до добра не доведет, неужели ты не понимаешь?” Но он улыбался в ответ: “Ну что ты! Я теперь такой уже опытный...”

Однажды Критюк отправился в гости к своему племяннику - куда-то в район Арбата. Ушел от него, но домой уже никогда не вернулся. Спустя какое-то время спохватились, стали искать - нигде никаких следов.

“С тех пор никто его не видел - ни мертвым, ни живым”, - заключает Добрынин.

Алла спела свои песенки, даже не догадываясь, какое смятение она посеяла в рядах мэтров, заседавших в Большом жюри (на третьем туре все жанровые жюри объединялись).

Большинством голосов было решено вообще не присуждать ей никакого места: “таким нечего делать на советской эстраде!” Оставалось объявить результаты.

И тут поднялась взволнованная Гелена Великанова, очень известная тогда певица (напомню, что в б0-е годы именно она исполняла такие шлягеры как “Ландыши” и “Рулатэ”, за которые, правда, и ей доставалось). Великанова всплеснула руками:

- Товарищи, Уважаемые члены жюри! Я хочу сказать об этой девочке - Алле Пугачевой. (Жюри недовольно заворочалось). Как же мы можем не дать ей никакого места? Она же очень, очень талантлива! - Великанова говорила все громче. - Может быть, где-то у нее есть огрехи... Но она совершенно ни на кого не похожа! Товарищи! Да мы будем потом всю жизнь носить клеймо позора, что ничего не дали Пугачевой!

- Ну, это ты. Геля, погорячилась! - раздраженно произнес кто-то из членов жюри. - Нечего ей давать. А хочет петь - пусть идет в ресторан - самое место.

- Нет, дорогие товарищи! Это вы погорячились! Мы должны переголосовать!

- Но эта Пугачева вульгарна, - поморщился Леонид Осипович Утесов.

- Нет, она не вульгарная, она - яркая, - спокойно сказал Константин Орбелян, руководитель эстрадного оркестра Армении. - Мне она тоже понравилась. И Ося вот со мной согласен, - Орбелян кивнул в сторону Кобзона.

- Ну так что же, товарищи?! - Утесов сердито посмотрел вокруг. - Вы, что собираетесь переголосовывать?

- Конечно, Леонид Осипович! - воскликнула Великанова.

...Спустя почтя четверть века после описываемых событий я спросил у Гелены Марцеловны, как же она рискнула отстаивать певицу, которая активно не понравилась большинству: дело-то почти безнадежное.

“А я по натуре боец! - задорно произнесла она, словно перед ней как тогда снова сидели угрюмые мэтры. - Каждый из членов жюри обязательно “тянул” кого-нибудь из конкурсантов, это было понятно. Но когда я увидела, что не пускают действительно талантливого человека - то стала бороться!”

Примечательно, что до этого конкурса Великанова не то, что не была знакома с Аллой - даже, по ее словам, не слышала песен в исполнении Пугачевой.

...Когда объявляли лауреатов, все претенденты полукругом выстроились на сцене Театра эстрады и замерли. Алла стояла с самого краю, в светлом распахнутом пальто. Первое место... Второе место... Третье место... Алла почти плакала прямо здесь, на сцене: ее не было в списке лауреатов.

“...А также, - устало закончил председатель жюри, - третье место решено присудить Алле Пугачевой”.

Алла молча застегнула пальто и быстро ушла со сцены, где в упоении смеялись, обнимались, целовались победители. Кто-то окликнул ее - она даже не обернулась.

Поскольку теперь результаты Пятого конкурса артистов эстрады имеют уже историческое значение, то позволю себе привести их полностью - в интересующей нас номинации “вокальный жанр”.

Первое место поделили Валерий Чемоданов и Ренат Ибрагимов.

Второе - Валерий Кучинский, Надежда Якимова, Лидия Борисюк-Видаш.

Третье - Шатен Айрумян, Борис Лехтлаан, Сергей Мороз и она, наша героиня.

Прочтите еще раз - по одному - эти имена. Попытайтесь вспомнить, какой вклад каждый из них внес в развитие отечественной эстрады. (Кроме последнего, дорогого для нас имени, лишь Ренат Ибрагимов останется вписан эстрадные “скрижали”.) Где все эти люди? Что пели они? Нет ответа.

Впрочем, странность этой ситуации некоторые члены жюри осознали - точней, отчасти осознали - сразу же. В номере “Советской культуры” от 29 октября 1974 года певица Ирма Яунзем, народная артистка РСФСР, писала:

“Нам пришлось прослушать на первом туре около 100 вокалистов и более 20 ансамблей.

...Впечатление было такое, будто бы мы слышали все время одно и то же. Настолько все это было безликим, серым, неинтересным

За исключением... Вот об исключениях и хочется сказать особо. Такие вот исключения и говорят о том, что не умирают высокие традиции советской эстрады, их подхватывают как эстафету поколений настоящие таланты, призвание которых столь очевидно, что обсуждению не подлежит (как выяснилось немногим ранее, очень даже подлежит - авт.). Трио “Ромэн”, В. Чемоданов, С. Мороз, В. Кучинский, А. Пугачева, - все они имеют свое лицо, свою индивидуальность.

... И микрофон, этот бич XX века, в их руках из врага превращается в друга”.

Кстати, в том же номере газеты был напечатан некролог Екатерины Алексеевны Фурцевой, министра культуры СССР. Ее сменит тов. Демичев, с которым Алле еще предстоит общаться.

Пока шел конкурс, молодые артисты нервозно бродили по Театру эстрады, знакомились друг с другом. Кто-то подвел Аллу к сумрачному человеку в изящном костюме. Он представился: - Раймонд. Я из Риги. А вы? - А я из Москвы. - Хорошо.

Алла не знала, о чем еще говорить. К тому же ее несколько смущал акцент этого Раймонда, потому что напомнил родителей Миколаса. Она увидела невдалеке веселого паренька Гену Хазанова, с которым познакомилась накануне, и поспешила раскланяться с прибалтийским гостем Раймонд Паулс приехал на конкурс со своим ансамблем и даже завоевал второе место среди ВИА, как именовались тогда вокально-инструментальные ансамбли. Завоевал на пару с группой “Самоцветы” под руководством Юрия Маликова, где солировала тогда Елена Преснякова, будущая родственница Аллы.

Геннадий Хазанов в своем разговорном жанре тогда получил первое место. Его монолог глуповатого студента кулинарного техникума распотешил весь советский народ - так, что некоторые фразы на долгое время превратились в поговорки и присказки. Но сам Хазанов был тогда настолько робок и неуверен в себе, что когда на одном из лауреатских концертов его представят как артиста, который станет знаменит не менее, чем Райкин, он побоится выйти на сцену и спрячется за кулисами.

Через несколько дней после конкурса в каком-то дворце культуры к Алле подошел тщедушный юноша и робко похвалил ее:

- Вы там смотрелись лучше всех, честное слово!

- Спасибо, - махнула рукой Алла. - А хотите, я вам сделаю сценическое платье?

- Да нет, спасибо, у меня есть... - Но у вас одно - а надо несколько! - Почему это вы решили, что у меня одно? - Аллу вдруг рассердило, что этот парень так был уверен, что одно. (На самом-то деле - целых два, почти гардероб звезды.) - У меня платьев... достаточно! А вы, что, портной?

- Ну да! Запишите, на всякий случай мой телефон. Зовут меня Юдашкин. Валя Юдашкин.

...А Гелена Великанова вскоре встретилась с Аллой еще раз, случайно.

“Она обратилась ко мне с просьбой, - вспоминает Гелена Марцеловна. - Чтобы я позанималась с ней, помогла поставить несколько песен. Но я ответила, что Алле ни в коем случае нельзя работать с кем-то: она сама настолько талантлива, что ей никто не нужен”.

Через несколько лет Великановой предстоит помогать молодому Валерию Леонтьеву, у которого будут серьезные проблемы с проникновением на большую советскую эстраду. В первую очередь Гелена Марцеловна посоветует ему сбрить бороду, которой Леонтьев невероятно гордился. Но это другая история.

Спустя годы Алла будет рассказывать, как после ее конкурсного выступления на сцену поднялась Клавдия Ивановна Шульженко и в восторге бросила к ногам молоденькой певицы букет роз.

Приходится констатировать, что блестящая память Пугачевой здесь подвела ее. Не было тогда там ни Шульженко, ни роз - тому имеется ряд свидетельств. (Вероятно, это случилось в другой раз и в другом месте.)

Но двух певиц действительно связывала, как принято выражаться, творческая дружба. Последние два года жизни Шульженко Алла бывала у нее очень часто, и они подолгу разговаривали. Поскольку Клавдия Ивановна тогда уже не могла выступать, то испытывала некоторые финансовые проблемы. Алла незаметно подкладывала ей деньги. Когда-нибудь Пугачева сама напишет об этих встречах и беседах.

На верх

Два маэстро

...Алла допела “Я прощаюсь с тобой у заветной черты”, улыбнулась аплодирующей публике, чуть поклонилась и убежала за кулисы барнаульского Дворца спорта.

В полумраке за сценой она натолкнулась на высокого парня в очках, с шапкой кудрявых волос. “Как негр какой-то...” - испугалась Алла и попыталась обойти его. Но тот, демонстрируя почти лошадиную улыбку, перегородил ей дорогу:

- Давайте-ка с вами познакомимся! - Ох, ну давайте, только побыстрей! - Саша Буйнов. - Алла...

- Пугачева - я знаю! Мы тут всем ансамблем за вами наблюдаем. Подождите, сейчас я еще позову... - Молодой человек повернулся куда-то вбок - “Славик! Малежик! Дуй сюда!” Подошел “Славик”: - Чего, Буй?

- Вот, я с Пугачевой познакомился. Надо остальных ребят позвать.

- Так! - воскликнула Алла. - А много там еще этих ребят?

- Полно! Мы же из ансамбля “Веселые ребята”. В конце 1974 года Алла начала работать в “Веселых ребятах”. Пригласил ее туда, конечно, не Буйнов и не Малежик, а художественный руководитель ансамбля Павел Слободкин, абсолютный диктатор группы. Вообще-то он считал, что присутствие женщины в музыкальном коллективе влечет за собой такие же пагубные последствия, как на морском судне, но Пугачева ему очень нравилась. “Причем, не только как певица”, - замечает Полубояринова.

То барнаульское знакомство произошло примерно за год до этого, и Слободкин время от времени, при деятельном участии Добрынина, вел с Аллой самые общие беседы на тему, что, может быть, хорошо бы, где-то в чем-то, как-нибудь... А Пугачева пока выступала дуэтом с дальним родственником Павла Яковлевича - Юлием Слободкиным. Но без особого успеха.

С другой стороны, в “Веселых ребятах” тогда еще работала певица Светлана Рязанова. При всем своем опасливом отношении к дамам Слободкин понимал, что для группы, которая стремится нравиться всем, женщина-солистка необходима. Рязанова, по отзывам самих “веселых ребят”, не была выдающейся вокалисткой и даже позволяла себе порой петь мимо нот, зато очень сексуально смотрелась на сцене.

Когда же Рязанову, по выражению Добрынина, “отторгли как чужеродное тело”, кандидатура Пугачевой стала первой на повестке дня. К тому времени Алла уже не без облегчения развалила свой неудачный альянс с Юлием (дальнейшая судьба Юлия Слободкина загадочна. Все признавали его хорошие вокальные данные, но довольно скоро он исчез с эстрады, а потом и вовсе выпал из поля зрения. Не так давно Павел Слободкин попытался разыскать родственника, но тщетно).

Слободкин славился своим жестким руководством, и это было одной из причин, по которой в “Веселых ребятах” наблюдалась невероятная текучесть кадров. Так что через его руки в разное время прошла чуть ли не добрая половина нынешних эстрадных корифеев - от Градского до той же Пугачевой. Кстати, Алле он запрещал даже курить.

Не все “ребята” приветствовали появление в группе новой солистки. Скажем, Александру Барыкину она не приглянулась, поскольку, по его мнению, сразу начала тут “крутить свои дела”, тогда как и без нее ансамбль был уже невероятно популярен. Буянов же, напротив, сразу подружился с Пугачевой и, как уверял меня, даже был в нее слегка влюблен. (В знак их добрых отношений Алла подарила ему свою фотографию, на которой сделала такую надпись: “Сашке-какашке от Алки-нахалки”.)

“Пугачева пришла в “Веселые ребята” простой певицей с перспективой сольных выступлений, - говорит Павел Яковлевич Слободкин. - Она работала у нас в первом отделении для - как бы это сказать, чтобы не было обидно, - для “разогрева”, что-ли?

Но уже тогда Алла вьделялась своим ремеслом. У нее очень точный слух, и она прекрасно могла спародировать Пьеху, Зыкину, спеть русскую песню, как заправская фольклорная певица. Мы даже собирались вставить в программу такой эксцентрический номер”.

Павел Яковлевич родился в семье известного виолончелиста Якова Слободкина, лауреата всевозможных конкурсов. Отец чуть ли не с младенчества активно приобщал сынишку к высокой музыке, а когда тому было четыре года, даже сделал с ним небольшой совместный номер. На одном из правительственных концертов в Большом театре этот номер очень понравился Сталину. Тогда крошку-Слободкина привели в ложу к “лучшему другу всех детей” и тот усадил его на колени. В доме, где рос маленький Паша, обитали Немирович-Данченко, Москвин, Книппер-Чехова -тогдашняя артистическая элита, театральные “небожители”. В гостях бывали молодые Рихтер, Гилельс, Ойстрах; заходили даже Прокофьев и Шостакович. Молодой Слободкин общался с Ахматовой и Маршаком...

Когда же его отец узнал, что любимый сын классической музыке предпочел “постыдную” эстраду, то последовал самый натуральный конфликт “отцов и детей”, стянувшийся на годы.

Правда, сперва Слободкин сосредоточился на джазе, но в 1967 году он окончательно переключился на “массовую” культуру и создал “Веселые ребята”, первую советскую “супергруппу”.

На верх

Ирония судьбы

В начале 1975 года в Министерство культуры СССР из Болгарии поступило официальное письмо с просьбой сообщить имя очередного посланца от Советского Союза на международный конкурс “Золотой Орфей” - словом, обычная процедура. Из Москвы последовал ответ: на конкурс отправляется Георгий Минасян, солист эстрадного оркестра Армянской ССР под управлением К. Орбеляна. А также были высланы фонограммы певца для первого тура конкурса. В Болгарии выбор советской стороны одобрили. Но тут случилось непредвиденное. Уже утвержденную кандидатуру Минасяна Министерство культуры внезапно отвергает. Как поговаривали, певец был уличен в гомосексуальных контактах, что по тогдашним представлениям считалось ужасным преступлением; и уж точно такой артист никак не мог представлять советское песенное искусство за рубежом.

Тогда Константин Орбелян, который очень хорошо помнил Аллу по эстрадному конкурсу (прошло-то всего четыре месяца), рекомендовал Минкульту ее.

Орбелян был очень влиятельной фигурой в высших музыкальных сферах. Несмотря на то, что он жил и работал в Ереване, Константина Агапароновича с почетом принимали в московских кабинетах с дубовыми дверями. На конкурсе “Золотой Орфей” он с 1972 года заседал в жюри как представитель Советского Союза.

Поэтому немудрено, что на это престижное мероприятие Орбелян направлял солиста своего же оркестра Это, конечно же, не означало, что Минасяну был гарантирован первый или уж тем более - Большой приз. (Впрочем за всеми этими фестивалями и конкурсами в соцстранах плелись какие-то интриги, замешанные на деньгах, политике и идеологии, но по прямому приказу из Москвы никто не стал бы менять результаты голосования.)

“Когда Алла узнала, - пишет Полубояринова, - что в спешном порядке ищут другого исполнителя на “Орфея”, она твердо сказала Слободкину: “Паша, я должна туда поехать!”

Слободкин был в хороших отношениях с Орбеляном, так что воздействовать на Министерство культуры не составляло большого труда. Правда, сейчас, когда каждый из них рассказывает мне об этой занимательной истории, то упоминает лишь свое имя Аптекарски оценивать долю участия того или другого - не задача автора. Во всяком случае надо помнить, что согласно той эстрадной иерархии Пугачева не имела особого права объявляться на “Орфее” со своим третьим местом на конкурсе эстрады. Поэтому в Министерстве культуры Слободкину строго сказали: или эта ваша Пугачев а привозит нам лауреата, или мы тебя больше не знаем.

По условиям “Золотого Орфея” каждый участник был обязан исполнить одну песню болгарского автора. Времени на поиски такой песни было очень мало.

Кто-то нашел ноты старой вещицы “Арлекино” композитора Эмила Димитрова и предложил попробовать ее. (Эта песня была написана за пятнадцать лет до того и даже пользовалась успехом в Болгарии, но потом ее благополучно забыли.)

Алла приходила к Орбеляну, садилась за рояль и играла мелодию:

- Это что такое, Аллочка? - спрашивал Константин Агапаронович.

- Это песня, которую я буду петь - “Арлекино”.

- Что-то не очень вразумительно. - Ну Паша сейчас делает аранжировку. -Хорошо, а слова? - Слов пока нет. - Надо торопиться.

Пугачева со Слободкиным обращались к разным приятелям-поэтам, те что-то писали, но Алла была недовольна. Она отвергла даже вариант своего старого приятеля Бори Вахнюка с “Юности”. В конце концов попросили малоизвестного поэта Бориса Баркаса, приятеля одного из “веселых ребят” - тот сел и буквально за тридцать минут написал текст. Алла взяла мятый листок и начала читать:

“По острым иглам яркого огня... Бегу, бегу - дороге нет конца... Огромный мир замкнулся для меня В арены круг и - что это? А, поняла - и маску без лица... Вот оно наконец! Все, слова есть!” Слободкин быстро доделал аранжировку. Он ускорил темп и по неведению поменял местами разные части песни, что выяснилось уже позже. В качестве “декоративного элемента” в “Арлекино” было вставлено несколько тактов разудалой мелодии старого циркового марша.

Позже в одном из интервью Алла скажет: “Со времени циркового училища у меня была тяга к песне с комическим поворотом, с жонглированием и “глотанием шарика”, к песне, позволяющей наполнить себя болью и насмешкой, иронией и печалью”.

Она придумала себе образ, сценическое поведение, придумала то знаменитое “марионеточное” движение - когда безвольно болтаются руки, согнутые в локтях. А тот знаменитый смех в “Арлекино” Алла изобрела лет за шесть до этого, когда как-то просто дурачилась в компании.

“Она все время показывала нам свои находки, когда мы собирались у меня дома”, - вспоминает Вячеслав Добрынин.

Кстати, на “Орфеи” Алла отправилась именно из квартиры Добрынина, который тогда со своей первой женой жил прямо возле Моссовета, в том доме, где находился книжный магазин “Дружба”.

У нее не было ни одного приличного платья для этого конкурса, не было денег даже на карманные расходы. Эскизы платьев сделала супруга Дмитрия Иванова - того самого, из “Доброго утра”, и потом Алле пришлось в этих концертных наряд ах появляться повсюду, пока шел конкурс: больше просто не оказалось ничего пристойного. А деньги собирались по всем друзьям.

...Буквально недели за две до “Орфея” “Веселые ребята” с Пугачевой ездили на фестиваль “Киевская весна”. У Аллы в программе ансамбля было две сольных песни. Прямо перед фестивалем украинские распорядители безапелляционно заявили Слободки ну:

- А вот те вещи, которые у вас поет Пугачева - уберите из выступления.

Тогда с такими приказами не спорили, и Слободкину оставалось лишь оповестить Аллу.

Последний тур “Золотого Орфея” проходил с 3 по 8 июня в болгарском городке Слынчев бряг, черноморском курорте, в честь которого назван и известный бренди.

В качестве почетных гостей были приглашены итальянский певец Аль Бано (тот, который лет через семь прославится у нас своей “Феличитой”), чех Иржи Корн и наш Лев Лещенко.

А вот пугачевского покровителя Константина Орбеляна в жюри не оказалось. Дело в том, что как раз в это время его оркестр был приглашен на гастроли в США. Тогда такими подарками судьбы не жертвовали ради конкурса в Народной Республике Болгария. Вместо Орбеляна на “Орфей” отправился чиновник Министерства культуры.

В заметках, предваряющих конкурс, советские газеты сообщали о почетных гостях, о членах жюри, о том, что раньше его лауреатами становились София Ротару и Иосиф Кобзон - и ни слова о той, что сейчас босой ходила по улочкам Слынчева бряга (ноги Аллы распухли от жары и не влезали в туфли).

Когда Алла стояла на сцене перед бескрайним залом, а позади оркестр играл вступление, то на какой-то миг ей почудилось, что сейчас она взмахнет широкими рукавами своего платья и взлетит, поплывет над головами.

Уже 14 июля 1975 года “Советская культура” писала: “...Критика, журналисты и публицисты охарактеризовали ее появление на эстраде как подлинно “пугачевский взрыв”...”

При исполнении “Арлекино” Эмила Димитрова - подчеркивает газета “Земледелско знаме” - Алла Пугачева продемонстрировала богатство вокального и артистического мастерства на самом высоком уровне”.

Когда Эмил Димитров увидел по телевизору советскую певицу, которая пела его “Арлекино”, он моментально собрался и, даже не побрившись, ближайшим же поездом из Софии помчался в Слынчев бряг. ...В номер постучали - измученная Алла открыла дверь, даже не пытаясь уже улыбаться: мышцы вокруг рта болели. За дверью стоял худой человек с густой смоляной шевелюрой:

- Здравствуйте! Я - “Арлекино”! - и протянул огромный букет роз.

Потом был большой банкет для лауреатов, на котором Аллу с Большим призом конкурса поздравляли болгарский министр культуры, какие-то другие высокопоставленные товарищи... Она и не пыталась запомнить их имена и должности.

Изрядно выпив, кто-то из этих раскрасневшихся толстяков стал настойчиво приобнимать. Аллу и предлагать продолжить веселье у нее в номере. Когда ухаживания приняли характер “грязных домогательств”, она в слезах крикнула: - Отстаньте! Я не блядь, а советская певица!

Выступление Пугачевой на “Золотом Орфее” в СССР было решено по телевидению не показывать.

“Председатель Гостелерадио Лапин сказал, что это успех не советский, - объясняет Слободкин. - Нам удалось пробить эфир с Аллиным “Арлекино” только спустя месяц”.

...В “Шереметьево” ее никто не встречал. Только Слободкин. Они расцеловались. Алла показала ему статуэтку “Орфея”. Потом они сели в машину и поехали к ней в Вешняки, в однокомнатную квартирку на четвертом этаже блочного дома.

Вскоре вместе с “Веселыми ребятами” Алла отправилась на гастроли в Сочи.

Однажды утром, прихорашиваясь в своем номере, она услышала, что откуда-то глухо доносится: “...Огромный мир замкнулся для меня в горелый круг и маску без лица”. Алла замерла на секунду в сладком упоении: “Арлекино” передают по радио! Она выбежала на балкон и закричала Буйнову в окно соседнего номера: “У тебя ведь есть радио? Включай быстрей - меня передают!”

Послушали первую программу - нет, вторую - нет, “Маяк” - нет... Тем не менее песня продолжала где-то звучать.

“Ха! - воскликнул Буйнов. - Это же не по радио - это кто-то по магнитофону крутит! Ну все, ты теперь знаменитость...”

В Москве Алла записала песни для новой кинокартины Эльдара Рязанова “Ирония судьбы или с легким паром”.

Микаэл Таривердиев, автор музыки к фильму, долго искал подходящую певицу. (Среди прочих тогда пробовалась и Валентина Пономарева, которая спустя десять лет великолепно споет у Рязанова в “Жестоком романсе”.) Но никто Таривердиева не устраивал. И тут он вспомнил о Пугачевой, с которой поработал еще в “Короле-олене”. Вот что пишет сам Микаэл Леонович в своих воспоминаниях:

“Алла после “Короля-оленя” как-то пропала. И где она? А Бог знает где. Все же нашли ее... Начали мы с ней работать. Работали много, около месяца. Хотя, казалось бы, поет всего четыре романса. Вообще, конечно, ей трудно с нами было. Эльдар требует от нее одного, я - другого. Совсем замучили ее. На каждую песню было сделано по тридцать дублей.

...Когда фильм вышел, нас пригласили на телевидение, где Пугачева должна была спеть романс из фильма не под фонограмму, а “в живую”. Я должен был ей аккомпанировать. И вдруг она стала петь совершенно по-другому. Она пела жестко, очень жестко - “мне нравится, что вы больны не мной...” Я не мог ее заставить спеть как три месяца назад в фильме. Я уговаривал: “Алла, тебе же не нравится, что “вы больны не мной”, у Цветаевой именно этот смысл. А ты сейчас поешь, что тебе нравится... Она-то хочет, чтобы были больны ею, а говорит другое - и возникает глубина”. Я был раздражен и поэтому не прав. Мы с ней поссорились. Потом Пугачева ушла в поп-культуру, хотя, мне кажется, могла бы стать звездой другого плана, типа Барбары Стрейзанд. Но она выбрала свой путь. Я понимаю, что она даже выиграла от этого. Но мне это было уже совершенно неинтересно. Жаль, конечно, что в итоге мы поссорились. Через год или два, на каком-то фестивале в Сочи, она подошла ко мне и сказала: “Микаэл Леонович, мне нравится, что вы больны не мной”. Повернулась и ушла...”

Надо заметить, что именно благодаря песням из “Иронии...” к Пугачевой впоследствии находилось очень много претензий у интеллигенции - особенно столичной. Очень распространен был такой тезис: ну ведь могла же она эти романсы петь нормально, могла! Но стала зачем-то “вульгарной и шумной”.

Алла действительно могла и дальше петь так, как предпочитала значительная часть интеллигентов: благо имелся богатый опыт, приобретенный с гитаркой у тюменских костров, в подмосковных совхозах, на кухонных посиделках. И она, конечно же, все равно стала бы знаменитой певицей. Но не первой.

А ей нужно было стать только первой. “Ах, арлекино, арлекино...”

На верх

Два маэстро (окончание)

Окрыленный Слободкин развернул небывалую активность. Теперь, после триумфа Пугачевой на “Орфее” у него были развязаны руки: он мог вплотную заняться ее продвижением наверх.

Тем же летом фирма “Мелодия” выпустила маленькую гибкую пластинку с песнями “Арлекино”, “Посидим-поокаем”, “Это очень хорошо”.

“На ее конверте, - вспоминает Слободкин, - мы сначала хотели написать так:

“Группа “Веселые ребята”. Солистка Алла Пугачева”, а потом сделали просто - “Алла Пугачева”. Впоследствии эта пластинка была продана тиражом около десяти миллионов”.

Однако в “Веселых ребятах” безо всякого энтузиазма восприняли тот факт, что теперь ансамбль стремительно становился как бы приложением к Пугачевой. (Летом 1976 года, когда Аллу снова пригласят на “Золотой Орфей”, но уже в качестве почетного гостя, “Веселые ребята” будут фигурировать именно как ее аккомпанирующий состав.)

Начались затяжные выяснения отношений. “Несколько наших музыкантов, -продолжает Слободкин, - обвинили меня в том, что я чрезмерно выделяю в группе Пугачеву. Так, в первую очередь, считал Саша Буйнов. В знак протеста они ушли, сказав, что хотят работать в ансамбле, а здесь все делается только для Пугачевой. Надо заметить, что Алла действительно боролась с другими артистами, которые у нас пели. Она всегда ясно видела перед собой самую вершину Олимпа и шла туда прямой дорогой.

Я тогда сказал Буйнову, что если он захочет вернуться, то ему придется от самого угла улицы идти и кричать “Я не прав! Я не прав!”, но Саша ответил, что этого не будет никогда. Вскоре он действительно вернулся и стал постоянным таким противовесом Алле, которой к тому времени все труднее было вписываться просто в рамки ансамбля - она была как бы отдельным номером в нашем сольном концерте. Поэтому в конце 76-го года мы с ней были вынуждены разойтись”.

“Развод” Пугачевой со Слободкиным проистекал совсем не благостно. Почти весь 1976 год они находились в состоянии “бродячего” конфликта: Алле уже не хотелось быть “шестеренкой”, хоть и самой большой, механизма под названием “Веселые ребята”, но и уйти в никуда она пока не могла, что опять-таки ее нервировало.

“Как-то на гастролях в ГДР, - пишет Полубояринова, - во время очередного прилюдного выяснения отношений Слободкин не выдержал ее ругани и запер Аллу в номере.

Алла уже знала, куда ей уходить - в оркестр Орбеляна. Кстати, когда Пугачева вернулась из Болгарии, то ее “Орфей” отмечался в ресторане гостиницы Будапешт. Там же в тот момент жил вернувшийся из Штатов Орбелян. Алла позвонила к нему в номер и сказала, что сейчас поднимется с бутылкой коньяка. Тогда-то Константин Агапаронович в шутку сказал, что пора ей уже работать в серьезном оркестре, а не с молодыми “шалопаями”.

“Расставанию Аллы со Слободкиным больше всего, пожалуй, были рады родители Павла Яковлевича, - пишет Полубояринова. - Она сразу им не понравилась, и то, что их сын жил фактически в гражданском браке с этой “девицей”, лишь обостряло внутрисемейные противоречия.

Слободкин впоследствии утверждал, что это он отказался жениться на Алле. На самом деле все было не совсем так, и их общие знакомые особо не таили, как он звонил им и умолял поговорить с ней, объяснить, что надо вернуться. А потом, когда уже понял, что Пугачева никогда не вернется, отзывался о ней в самых неизящных выражениях, как о даме легкого поведения”.

В одном из интервью того времени, на вопрос журналиста о причинах ухода из ансамбля (“не поладили?”), Пугачева ответила:

- Да нет, что вы, мы с “ребятами” по-прежнему друзья. Но творческие дорожки наши несколько разошлись. У меня появился свой репертуар и свой зритель... В общем, не ужились не мы, а наши песни.

Поздней осенью 1976 года Алла оказалась в оркестре Орбеляна. Ее номер включал всего четыре песни, которые она исполняла в серии концертов в зале “Россия”. Одну из них специально для Пугачевой написал сам Константин Агапаронович - “Сто часов счастья”.

“Их роман был бурным и кратким, - пишет Полубояринова, - всего два месяца. Но некоторые до сих пор считают Орбеляна вторым мужем Пугачевой”. Сам Константин Агапаронович, который теперь работает в Сан-Франциско, поведал мне один любопытный сюжет:

“Лично мне не очень удобно об этом говорить - лучше бы, чтобы сказала сама Алла, но ее оценки прошлого все время меняются Дело в том, что знаменитую песню “Маэстро” она посвящала мне. Сам Резник, автор текста, рассказывал, что Алла просила его написать стихи на мелодию Паулса, имея в виду меня. Но поскольку в то время я с ней уже не работал, то все стали считать, что эта песня адресована Паулсу. У меня хранится афиша, на которой она мне написала: “У нас с тобой одна святая к музыке любовь”.

На верх

Легенда об озере Кызыруль

- Слышали? К нам поступает эта “арлекина” - Пугачева.

Дамы в ректорате ГИТИСа зашуршали сумочками, доставая мятые пачки “Стюардесс” и “Родопи”: “Ну-ка, ну-ка, это что за новости?” - Эта девица подала документы... - Неужели на театроведческий? - Слава Богу нет - на эстрадную режиссуру

- Ох, ну все - пропала кафедра... Сейчас, в 1976 году, Алла появилась в Государственном институте театрального искусства во второй раз. Четыре года назад, еще работая у Лундстрема, она успела лишь походить на консультации. Но ее запомнили - особенно после того случая, когда во время скучноватого собеседования она вдруг вскочила со стула, воскликнув: “Сейчас я вам лучше свою песню спою!” Никто просто не успел сообразить, что происходит, как рыжая абитуриентка с улыбкой откинула крышку рояля и выплеснула первые аккорды. (Лишь на секунду она сморщилась, когда услышала неверный звук “ми” второй октавы: рояль настраивали не слишком часто.)

Но как раз перед экзаменами оркестр Лундстрема уезжал на гастроли в Ялту, и те несколько песенок, что исполняла Алла, были прочно вписаны в программу. Она могла бы уговорить Олега Леонидовича поискать какой-то компромисс, но и в Ялту, честно говоря, ей тоже очень хотелось.

Теперь ей уже ничто не мешало. Кроме поклонников. Впрочем, она была сама виновата в том, что они перед каждым экзаменом поджидали ее в Собиновском переулке у желтого особняка ГИТИСа. Прямо перед поступлением она заявила о своих ближайших планах на всю страну.

Она приезжала на экзамен, дожидалась победного выхода (приветствие поклонникам у дверей, оглашение очередной оценки, радостные вопли с попытками неумелого скандирования, вручение цветов), потом решительно пробиралась к машине. Алла весело плюхалась на переднее сидение, отмахиваясь от чьих-то рук, и захлопывала дверцу. Поклонники раз очарованно выли вслед.

Иоаким Георгиевич Шароев, заведующий кафедрой эстрадной режиссуры, мэтр жанра, постановщик десятков грандиозных Кремлевских концертов, как-то подошел к Алле после одного из финальных экзаменов:

- Для меня уже очевидно, что вы поступили к нам. Поэтому хочу попросить вас кое о чем как студентку ГИТИСа. Не пойте здесь. (Алла вскинула брови.) Понимаете ли, то, что вы уже стали замечательной певицей, никому доказывать не надо. Но сюда-то вы пришли на режиссуру...

- Я поняла вас, Иоаким Георгиевич, можете не продолжать. Только вдруг мне придется спеть по ходу какого-нибудь спектакля? - Ну, это ради Бога! - Спасибо.

- И еще вот что... Вы уже очень популярны. У вас гастроли и концерты - практически беспрерывно. Конечно, вы будете учиться на заочном - это особая статья, но все-таки два раза в году - сессия. По целому месяцу...

- На это время я буду отменять все гастроли.

- Но это не всегда легко сделать. - Легче, чем сдавать экзамены!

Руководителем курса, где училась Алла, стал Андрей Николаевич Николаев, известный клоун. Алла слышала о нем еще со времен эстрадно-циркового училища. Тогда о Николаеве говорили много и с таким же восторгом, как о Олеге Попове или Юрии Никулине.

“Вот ведь судьба у меня, - усмехнулась Алла, - никуда от цирка не деться. То муж, то педагог...”

Но познакомились уже гораздо позже экзаменов: Николаев работал где-то за границей и вернулся лишь осенью. Когда ему сказали, кто будет на его курсе, Андрей Николаевич поморщился: “Не знаю, как я с ней полажу” У него уже был печальный опыт преподавания звездам. Человек нервический, Николаев иногда не выдерживал заносчивости и кричал: “Или вы уходите с моего курса или я из ГИТИСа!” К счастью для института, всегда случался первый вариант. (Например, у него не сложились отношения с Евгением Петросяном, но это произошло уже позже описываемых нами событий.)

“Когда же Андрей Николаевич услышал, - замечает Полубояринова, - что у него же будет учиться Слободкин, чьи скандалы с Пугачевой по-прежнему обсуждались всей эстрадой, то первым его желанием было вообще отказаться от этого курса”.

Николаев и Пугачева встретились уже глубокой осенью на съемках какой-то передачи.

- Здравствуйте, - произнес Николаев. - Я ваш педагог.

- Да. А я ваша студентка. Какие будут указания? Подбежал помощник режиссера: “Алла, о чем ты болтаешь тут? Сейчас тебя снимаем!”

- Я не болтаю, - тихо ответила Пугачева, даже не повернув головы. - А разговариваю с руководителем моего курса.

- Алла, какого еще твоего курса? - не успокаивался помощник. - Курс у нас у всех один, единственно верный...

- А вот у нас свой! - Алла улыбнулась Николаеву, поправила обеими ладонями волосы и медленно пошла в студию.

“Андрей, ты скоро спятишь с ней!” - говорил Николаеву по телефону один очень известный артист. Потом позвонил другой, потом еще один. Николаеву это стало досаждать, и, чтобы освободить себя от такой заботы, он начал говорить, что Пугачева вряд ли проучится дальше одного семестра.

Алла не оправдала зловещих прогнозов борцов с “пошлостью”. Она хорошо сдала первую сессию, потом вторую. Творческая интеллигенция быстро потеряла интерес к ее учебному процессу. Так же скоро перестали судачить и о том, что предприимчивая Пугачева не зря решила запастись дополнительным образованием, поскольку она “певичка-однодневка”.

Она действительно отменяла на время сессии все гастроли и концерты, что, правда, причиняло Николаеву лишние хлопоты.

“Мне звонил разгневанный директор Дворца спорта из Киева: “Как вы можете не отпустить ее к нам?” Я говорю: “Пожалуйста, но она сама не хочет”. - “Да вы знаете, что это скандала. - “Да, но я также знаю, что она студентка”.

Андрей Николаевич до сих пор искренне убежден, что если бы Пугачева не была певицей, она стала бы великолепной актрисой.

“На первом курсе я давал студентам традиционные задания - представить, что какой-то предмет перед ним, - не то, что он есть на самом деле, а что-то другое. Аллочку я попросил представить, что перед ней не рояль, а автомобиль.

Она стала изображать этакую роскошную даму - даже достала где-то манто. Подходила с ключиками “от машины” к роялю, открывала крышку и садилась. Пыталась играть, т.е. “завести мотор”, но у нее как бы не получалось. Как каждая женщина, ничего не понимающая в авто, она открывала капот (верхнюю крышку рояля). Заглядывала снизу. Все без толку. Тогда Алла выходила вперед и начинала “голосовать”. Мимо “проезжал” человек на саксофоне, останавливался, и она ему говорила: “Посмотрите, почему у меня машина не заводится”. Тот подходил, тоже начинал ковыряться, подкачивал “шины”. Наконец машина-рояль заводилась. Алла снова усаживалась и радостно играла: “Дорогой длинною”. А мы вдобавок сделали такой трюк, что она вместе с роялем уезжала со сцены.

Никто не мог понять, когда Пугачева готовилась к экзаменам. Все лишь слышали и читали о ее съемках, концертах, о творческих планах. (“Боже, у нее каждый день новые затеи!”). Никто не видел, как в гостиничных номерах она забиралась с ногами на кровать, заворачивалась в покрывало, закуривала и читала “Историю театра” или пьесу Чехова. За стенкой голосили хмельные музыканты ее ансамбля. “Я до сих пор ставлю ее в пример своим студентам, - улыбается Николаев. - Как-то она сказала мне, что для фильма ей нужно научиться жонглировать тремя предметами - шляпой, тросточкой и еще чем-то. Я ответил, что на это потребуется недели две”. - “Нет, это слишком долго”, - сказала она. - “Ну хорошо”, - говорю, - “давай попробуем сегодня после занятию). В шесть вечера мы отыскали пустую комнату, и я стал ее учить. Через три часа Алла была уже вся мокрая: жонглирование - это адский труд. Я попытался прервать на сегодня занятие, но она закричала: “Нет, еще, еще!”.

...В полночь Пугачева вышла оттуда, жонглируя. На следующий день у нее был концерт в Лужниках, и на нем она уже жонглировала тремя апельсинами”.

Весь курс был невольным свидетелем перепалок между Пугачевой и Слободкиным. Они, в принципе, особо не бранились, но использовали любую возможность в ходе учебного процесса, чтобы продемонстрировать взаимную неприязнь.

“Самым сложным для меня, - вспоминает Николаев, - было в одной сцене совместить Пугачеву со Слободкиным. Если там по пьесе был конфликт между героями, то она готова была чуть ли не физически на него воздействовать”.

Во время занятий немало времени у Андрея Николаевича уходило на установление зыбкого перемирия между звездой и ее бывшим руководителем. “Мы разбираем какую-нибудь нашу программную пьесу. Встает Пугачева и высказывает свою версию. Потом поднимается Слободкин и ехидно произносит: “Вот Алла Борисовна здесь сказала, а все надо как раз делать наоборот”. Но все же чаще выступала Алла: “Андрей Николаевич, что вы его слушаете? Надо это все сделать не так”.

В ГИТИСе лишний раз выяснилось, что Пугачева остается солисткой по самой своей природе - независимо от рода искусства, в котором она работает.

На третьем курсе студенты получили задание - каждый должен был сочинить сказку, которую потом он сам бы поставил. Алла принесла “Легенду об озере Кызыруль” - забавное сочинение в духе сказок Востока. Речь в “Легенде” шла о красивой девушке, которая с кувшином ходила к источнику, а двое джигитов сватались к красавице, стараясь перещеголять друг друга в искусстве соблазна. Николаев одобрил это произведение, и Алла пригласила для постановки еще двух однокурсников - довольно популярных в то время конферансье. Сама же она, как легко догадаться, взяла на себя роль инфернальной красотки. “И вот буквально накануне экзамена, - говорит Николаев, - они показывают мне эту сказку, и я вижу, что двух других актеров просто не видно: она подавляла их своим талантом. После просмотра, когда мы остались вдвоем, я сказал: “Аллочка, завтра эту сказку ты будешь читать на экзамене одна во всех лицах”. Она воскликнула: “Это невозможно! Я всю ночь не буду спать!” - “Пожалуйста. Не спи, но другого выхода нет”.

И на следующий день она так великолепно прочла эту сказку, что комиссия была в полном восторге. Один из преподавателей даже сполз со стула от хохота.”

Кстати, как раз когда в ГИТИСе училась Пугачева, произошел один случай, который сейчас уже может насмешить, но тогда чуть ли не месяц педагоги и студенты жили в состоянии стресса. Дело в том, что в те годы эстрадное отделение занимало школьное здание на улице Щусева - как раз напротив Дома архитектора. В конце семидесятых по соседству стали возводить здание из светлого кирпича. Этот процесс вряд ли бы привлек к себе внимание, если бы у дома регулярно не притормаживали черные “Волги” с мигалками. Откуда выходили сосредоточенные граждане в серых пальто и, тихо переговариваясь, осматривали стройплощадку. Вскоре кто-то из преподавателей поведал в курилке коллегам, что в этом доме на пятом или шестом этажах, будет новая квартира Брежнева. И якобы даже оконные проемы в ней планируется расширить по сравнению со стандартными. (Так оно и вышло, только Брежнев никогда в этой квартире не поселился.)

Несмотря на охрану, кто-то очень юркий утащил из уже построенного дома чудесные обои производства ГДР и кое-какие мелочи вроде розеток. “Прорабы” с Лубянки и Петровки сразу заподозрили во вредительстве студентов ГИТИСа. Всех вызывали на допросы, ничего не выяснили и просто потихоньку выжили отделение с улицы Щусева.

На одном из последних курсов студенты написали музыкальную пьесу-сказку. Действие ее происходило в музыкальном государстве, где правил король Аккорд, у которого, как ведется, была дочь - принцесса Гармония. Остальными персонажами оказались ноты и родственные им музыкальные фигуры.

Спектакль должен был начинаться с того, что король Аккорд принимал парад своих подданных. Замысел состоял, собственно, в том, что сначала по сцене двигались целые ноты, затем половинки, четвертные, восьмые... Музыкальное сопровождение звучало соответствующим образом, все ускоряясь. Актеры, изображавшие уже шестнадцатые ноты, стремительно проносились под неистовый марш.

Алла, у которой в спектакле была своя большая роль, сначала отказалась от участия в параде (а там в силу многочисленности массовки курса были задействованы практически все студенты). “Ну, кого мне здесь играть?” - с усмешкой спрашивала она у Николаева. Но через пару дней она вдруг объявила, что знает кого.

...Шел веселый парад нот. Король Аккорд с важным видом кивал своим подданным. И вот музыка марша затихла, все участники парада исчезли за кулисами. Неожиданно на сцену вышел некто в невзрачном плаще и с ведром на голове. “Кто это, кто это?” - недоуменно осведомлялся король у свиты. Те пожимали плечами. Церемониймейстер подошел к таинственному незнакомцу и бережно приподнял ведро. Под ним оказалась голова Пугачевой, которая свирепо завопила в зрительный зал: “Пауза!” Алла придумала для себя роль. “Накануне этого спектакля, - улыбается Николаев, - она сказала: “Андрей Николаевич, мне ведь надо купить ведро, но вы представляете, что будет, если я приду в хозяйственный магазин. Что делать?” - “Ничего, я заеду, куплю”. Я пришел в хозяйственный, а там были ведра разных размеров. Я вспомнил рыжую шевелюру Пугачевой, и мне ничего другого не оставалось, как примерять эти ведра себе на голову. И когда я купил наконец ведро, продавщицы посмотрели на меня как на ненормального. Представляю, что с ними бы сделалось, если бы они узнали, с какой целью я покупал это ведро”.

Но однажды у Аллы случился сценический провал. Для очередного экзамена по театральному мастерству студенты репетировали какую-то пьесу. Экстравагантная Пугачева попросила для себя роль пожилого мужчины. Как говорится, ничто не предвещало беды, но на сам спектакль Алла решила украсить себя очками - для пущей правдивости образа. “Я всегда говорил студентам, - продолжает Николаев, - что репетировать нужно только в том костюме, который будет на тебе во время спектакля. Эти дурацкие очки ее выбили абсолютно. Они все время сваливались. Алла наклонялась за ними, и с нее сползал парик. Она нервничала и то и дело забывала свой текст”.

Андрей Николаевич и Алла очень подружились. Поскольку ГИТИС - особое учебное заведение, то дружба преподавателя со студентом здесь никогда не рассматривалась как нарушение субординации и попрание неписаных этических правил.

Когда Николаеву нахамил один из студентов, то, выбегая из аудитории, он вскричал: “Моей ноги не будет в ГИТИСе, пока этот человек передо мной не извинится!” и стремительной походкой ушел домой. Где-то через час в дверь к Николаеву позвонили. Он открыл, увидел на пороге своего обидчика, а рядом с ним раскрасневшуюся Аллу. “Сейчас, - произнесла она, переводя дыхание, - он будет перед вами извиняться!”

Как-то воскресным днем зимой 1978 года Андрей Николаевич позвал Аллу в Подмосковье покататься на лыжах. (Николаев, несмотря на свои цирковые травмы, держал себя в хорошей форме, как любой профессиональный клоун.) Алла согласилась, добавив, что к лыжам вообще-то равнодушна, но свежим воздухом старается дышать при всякой возможности.

“Мы долго ездили по лесу, - вспоминает Николаев. - А потом вдруг оказались на опушке. Перед нами было огромное белое поле, и где-то совсем далеко другой лес. Мы постояли недолго, потом я двинулся дальше, и метров через двести заметил, что Аллы рядом нет. Обернулся - она стояла на том же месте, не отрывая взгляд от заснеженного поля. Я вернулся к ней: “Аллочка, надо ехать, уже темнеет...” И тут я увидел, что у нее по щекам катятся слезы. - “Я не хочу ехать в Москву, Андрей Николаевич... здесь так красиво... так хорошо...”

На пятом курсе ГИТИСа возникал такой предмет как марксистско-ленинская философия. Ее полномочным представителем в нашем случае был профессор Гусев. Студенты боялись его, он же с особым наслаждением экзаменовал эстрадных звезд.

Алла, педантично посещавшая все занятия и консультации перед экзаменами, ни разу не появилась у Гусева. А тот каждый раз с благочестивой улыбкой интересовался, когда же к нему явится студентка Пугачева.

Осознавая, что марксистско-ленинская философия будет в числе государственных (читай - выпускных) экзаменов, недели за две до них Алла наняла преподавателя из МГУ.

Когда Алла приехала на экзамен, то с тоской прослушала от однокурсников рассказ о том, как накануне Гусев завалил Катю Шаврину (после музучилища она оказалась вместе с Пугачевой и в ГИТИСе).

Всех студентов собрали в аудитории. Поскольку экзаменуемых оказалось довольно много, то на подмогу к Гусеву пришел еще один преподаватель. Студентов, сидевших за столами в два ряда, философы-марксисты так и поделили - один ряд доставался вновь прибывшему экзаменатору, а другой - Гусеву.

Алла тихо запищала от радости, когда ее ряд оказался вне досягаемости Гусева. “А-а... - тот вдруг приподнялся от стула, - вот я вижу товарища Пугачеву. Пересядьте-ка, пожалуйста, на мой ряд”.

...У дверей аудитории, за которыми Гусев, по выражению студентов, “пытал” Аллочку, собирался небольшой митинг. Прошло пятьдесят минут, как Пугачева вошла туда. Кто-то приникал к замочной скважине, кто-то нарочито громко вдруг произносил: “Сюда уже прибежала дочка Пугачевой и спрашивает, где ее мамочка?” (Никакой Кристины тут, разумеется, не было.)

Николаев молча прохаживался по коридору, ненадолго останавливался и подобно птице склонял голову вбок.

Через час с небольшим приоткрылась дверь, и вышла растрепанная Алла “Ну, что, что? Не молчи!” - закричали все разом Алла выставила вперед ладонь, растопырив четыре пальца и загнув большой. “Четверка!” - засмеялась вся толпа у дверей. Алла улыбнулась и сделала руками небрежный жест: oп - ля!

Следом появился Гусев. Он обвел взглядом задорную публику и произнес: “Да, я поставил ей “хорошо”. Это была самая умная певица из тех, что я встречал в жизни”.

Дипломной работой Пугачевой в конце июня 1981 года стал музыкальный спектакль “Монологи певицы”. Государственная экзаменационная комиссия смотрела его в концертном зале “Россия”. Такая престижная площадка была отдана Алле не только из-за ее звездного статуса В то время дипломные спектакли всегда демонстрировались на хороших сценах - причем безо всякой арендной платы.

Председатель экзаменационной комиссии Леонид Осипович Утесов, ворчливый старикан, за всю программу ни проронил ни слова. Говорят, правда, что пару раз он прикладывал к глазам свой большой платок.

За год до того Утесов сам пришел на репетицию к Пугачевой, а потом долго-долго разговаривал с ней в полутемном зале. (По занятному стечению обстоятельств в тот же день Алла и руководитель “Рецитала” прослушивали кандидата на клавишные инструменты молодого усатого Игоря Николаева, игравшего тогда в каком-то цыганском ансамбле.)

Теперь, после спектакля, Леонид Осипович выждал паузу, потом бросил взгляд на остальных членов комиссии и провозгласил, слегка шамкая: “Тут может быть только одна оценка. Полагаю, возражений не будет?”

Спустя несколько дней Утесов вручил Алле диплом и произнес небольшую взволнованную речь.

Когда после церемонии она подскочила к Леониду Осиповичу и пригласила к себе домой на “сабантуйчик”, тот развел руками: “Это твой праздник, Аллочка. Мои уже все прошли”.

“Дома у Аллы, - пишет Полубояринова, - ее вчерашние однокурсники, выпив изрядно водки и шампанского, принялись довольно злобно шутить, что теперь-то они, дипломированные режиссеры, будут “ветки вить” из певицы Пугачевой. Подружка Аллы, сидевшая рядом с ней, шептала: “Ну ответь им, ответь!” - “Спокойно, Тамара, - успокаивала ее Пугачева, - улыбайся”.

Вскоре Тамара не выдержала и выбежала в слезах на лестничную площадку. Когда Алла стала ее утешать, та запричитала: “Ну как же ты можешь терпеть эти издевательства?”

- Могу. А ты скоро увидишь, где буду я, певица, и где они, режиссеры...

На верх

Стефанович

Это случилось еще задолго до “Орфея”. После концерта в каком-то Доме культуры за кулисами к Алле подошел худой человек и представился: композитор Александр Зацепин. Алла, конечно и так сразу догадалась, кто перед ней. “Кавказская пленница”, “Бриллиантовая рука”, “Иван Васильевич меняет профессию” - кто же не знал тогда первого шлягермахера советского кинематографа?

Я разыскал Зацепина в Париже, где он живет с 1982 года, и тот, чуть поразмыслив, согласился рассказать о своем общении с Аллой.

“Один музыкант, с которым я работал, - вспоминает Александр Сергеевич, - сказал мне, чтобы я сходил и послушал некую Пугачеву - это, по-моему, был концерт какой-то самодеятельности. Я действительно пошел. Она пела там “Посидим-поокаем” и очень мне понравилась. После концерта я с ней познакомился и чуть ли не сразу же предложил записать какую-то песню для фильма”.

Алле тогда очень польстило внимание Зацепина, и она, разумеется, сразу же согласилась. Тем более, что тогда, до своей “орфейской” славы часто нуждалась в финансовой поддержке. (Мама иногда спрашивала, нужны ли Аллочке деньги, но та небрежно махала рукой: да у меня этик денег... Это было, мягко говоря, блефом. Но Алла всегда старалась сама дать родителям денег - на Кристинку.)

Надо заметить, что у Зацепина уже тогда, в середине семидесятых, была своя домашняя студия - неслыханная роскошь! Такого никто не мог себе позволить - даже Пахмутова.

Алла приходила к нему домой, и они работали. Записывали песни к фильмам - “До свиданья, лето”, “Куда уходит детство?” Для Пугачевой то был очень недурной заработок. Мало кто знает, что знаменитая вещица “Волшебник-недоучка” тоже была сделана для фильма. Тогда московских мэтров заваливала заказами “растущая кинематография” азиатских республик. Их, в свою очередь, обильно финансировало государство: национальную, дескать, культуру нужно всемерно оберегать и поддерживать. На эти деньги переводились сотни километров кинопленок “Свема”. Так, то ли на “Туркмен фильме”, то ли на “Таджик фильме” готовилась картина для детей “Мудрый Ширак”. Зацепин со своим неизменным соавтором - поэтом Дербеневым сочинили песню мальчика, одного из героев фильма, который учился на всемогущего мага, но, как выяснилось, с пагубными для общества последствиями. Спела ее Пугачева. Песня, в отличие от убогого фильма, стала интернациональным хитом.

“В “Волшебнике-недоучке”, - вспоминает Зацепин, - Алла при записи вдруг не “попала” в припев - начала раньше времени: “Даром преподаватели...” Ойкнула, засмеялась... (Вообще это был редкий случай - она всегда пела очень точно.) Я сохранил этот неудачный вариант и потом оставил его в песне. Получилось, будто это сделано специально”.

Уже после “Орфея” Алла как-то в тревоге позвонила Зацепину:

- Тут будут со мной интервью в “Огоньке” делать. Хотят приехать ко мне домой, там фотографировать. Вы представляете - это в моей-то хибаре в Вешняках?

Александр Сергеевич не растерялся. Тут же предложил, чтобы Пугачева встречалась с журналистами в его квартире, где было не стыдно принять спесивую прессу. Они разыграли тогда целый спектакль. Алла с Кристиной приехала к Зацепиным, по дороге объяснив пятилетней дочке, что сейчас у них будет интересная игра. Аллу нарядили в шелковый халат зацепинской супруги, а сама супруга взяла на себя роль домашней прислуги певицы. Приехали журналисты. Алла вальяжно развалилась на чужом диване, Кристина с визгом носилась по многокомнатной квартире (играть так играть!).

- А там у вас что? - поинтересовались корреспонденты.

- А там моя Домашняя студия, - небрежно ответила Пугачева Поэт Леонид Дербенев тоже всячески опекал Аллу и говорил, что теперь ей надо подыскать хорошего режиссера, с помощью которого она бы окончательно утвердилась в своем звездном статусе.

Скоро он сообщил, что познакомит ее с одним режиссером “Мосфильма” - Александром Стефановичем.

“Во время нашей первой встречи у Дербенева, - говорит мне Александр Борисович, слегка грассируя, - Алла была, что называется, в ударе и полностью меня очаровала. Однако, когда спустя несколько дней я увидел ее на сцене, то особого восторга не испытал. Она пела лишь несколько песен с оркестром Орбеляна во втором отделении концерта. Держалась Алла как-то скованно и одета была в длинное черное платье с чудовищной искусственной розой, приколотой на колене...”.

Тем не менее “чудовищность” той розы не помешала начаться роману Стефановича и Пугачевой.

“Вместе с одним известным фотографом, - пишет Полубояринова, - на даче у последнего Стефанович проводил веселенькие вечера с красотками. Этих девушек они называли “маникухи” (очевидно, от слова “манекенщица”). Как-то Стефанович позвонил приятелю и сказал: “Старик, завтра никаких маникух! Я приеду с девушкой”. Фотограф понял, что режиссер имеет серьезные намерения”.

Стефанович был на четыре года старше Пугачевой. Сперва он работал в Ленинграде, потом устроился на “Мосфильм”. Снял несколько картин - ныне благополучно забытых: “Волшебство”, “История одной семьи”, “Дорогой мальчик”.

Новый возлюбленный перебрался в вешняковское жилище к “Пугачевочке”, как он ласково окрестил подругу.

“Это была крохотная, однокомнатная квартира, - вспоминает Александр Борисович. - На полу лежал матрац, практически никакой мебели...”

Однажды зимой Алла вернулась домой и увидела, что весь пол их комнатки покрыт елочной мишурой - то был оригинальный сюрприз Стефановича.

“Ну, как было не влюбиться?” - констатировала она спустя годы Скоро они поженились.

Но еще до этого Стефанович пытался “работать” с Аллой как режиссер. Вот что поведал мне он сам:

“Я составил определенный план действий, которому она, на мой взгляд, должна была следовать. Ей этот план понравился, а для меня было забавно придумывать образ, который миллионы людей станут принимать за реальный.

Итак, я предложил пять основных принципов.

Во-первых, форма “исповедальности”. То есть все песни должны исполняться от первого лица. У зрителя должно было сложиться впечатление, что перед ним на сцене раскрываются какие-то тайны личной жизни.

Во-вторых, надо было создать образ одинокой ранимой женщины. Это касалось не только отбора текстов. В сознание публики необходимо было внедрить образ одинокой женщины с ребенком, который бы вызывал сочувствие и у пэтэушницы, и у буфетчицы, и у студентки. Мой друг Валерий Плотников сделал серию фотографий Аллы с маленькой Кристиной. В придуманный мной “одинокий” образ я сам не вписывался, что меня вполне устраивало.

В-третьих, важно было не конкурировать с западной и, так называемой, полузападной эстрадой. Тогда очень модны были песни с акцентом. Эдита Пьеха, югославская, болгарская эстрада воспринимались как иностранные, как некий фирменный знак, как лучшее. Алла должна была стать певицей, которая поет на современном русском языке и таким образом заполнить пустующую нишу.

В-четвертых, мною была придумана такая формулировка - “Театр Аллы Пугачевой”. Эти слова я написал ей в книжке в один из первых дней нашего знакомства. “Смотри, - говорю, - это главная заповедь”. - “В каком смысле?” - спросила Алла. - “Каждая твоя песня должна быть маленьким спектаклем, потому что ты человек с актерскими способностями, и надо сделать спектакль с минимумом реквизита - обыгрывать платья, обыгрывать детали декораций, если они существуют, обыгрывать микрофон, который может быть в какой-то момент бокалом, в какой-то момент скипетром... В этом театре на площади должен действовать закон зрелища - после клоуна выходит слон, а после слона фокусник. И лучшая подводка к исповеди - это веселая песенка”.

И, наконец, последнее. “Бунт” на эстраде. Отказ от “гражданской” тематики. Была даже продумана стратегия влияния на общественное мнение, то есть точная дозировка каких-то уходов “в тень” и эффектных появлений с новым скандалом. Мы постоянно обсуждали: нужно ли какой-то слух муссировать дальше или, наоборот, лучше пригасить его.

Легко убедиться, что этот придуманный образ “работал” целых двадцать лет”.

Теперь, после монолога Стефановича, я позволю себе обратиться к воспоминаниям других людей, близко знавших в то время Аллу.

Стефанович действительно педантично составил “план-конспект” жизни певицы. Однако он содержал куда больше пунктов чем привел в беседе со мной Александр Борисович. И творческая часть этого плана уступила материальной. “Я научу тебя, как быть богатой женщиной”, - любил повторять Стефанович жене.

Скажем, один из пунктов игриво был назван им так - “инвалидная коляска для звезды”. Расшифровывалась эта мрачноватая шутка, как приобретение “мерседеса”. Именно “мерседеса” - даже не “Волги”! Это в 1976 году...

Там же значилась и квартира и еще много разных бытовых радостей.

Нельзя сказать, что Алла стремилась к аскетизму и наслаждалась жизнью в своей вешняковской квартирке, но работать на износ, только для того, чтобы приносить в дом больше и больше денег, она тоже не была готова. Но приходилось. Кстати, потом, незадолго до развода, существенную часть этих денег Стефанович снял с пугачевской сберкнижки, куда он предусмотрительно попросил ее вписать свое имя.

Что же касается сценического образа, то Пугачева сама уже тогда подумывала о маленькой книжке “Секреты волшебства на эстраде”. Всего этих секретов насчитывалось 367 - немного больше, чем у Стефановича. (Хочется верить, что теперь-то она эту книгу сделает.)

Между прочим, и свой брак со звездой Александр Борисович вовсе не скрывал, как он уверяет. Полубояринова пишет, что иногда доходило до курьезов, как, например, однажды в Сочи, когда Алла получила из зала записку: “Кто ваш муж?” А Пугачева ответила, что для своей публики актриса всегда должна быть свободной. Тогда Стефанович, сидевший в зале, вскочил и буквально закричал: “Нет, нет! У нее есть муж! Это я!” А потом еще долго ругался с Аллой в гостинице.

Именно Стефанович приучал Пугачеву к регулярным возлияниям. Каждый вечер он обязательно предлагал осушить “три рюмочки”.

В 1978 году на экраны вышел фильм “Женщина, которая поет” (ему будет посвящена следующая глава). Но Алла уже никак не хотела останавливаться: кино безумно влекло ее. Понятно, что эти чаяния имели под собой вполне добротную основу в лице мужа-режиссера.

Стефанович в то время как раз ставил фильм “Пена” по сатирической пьесе Сергея Михалкова (почему-то его собственные сыновья Никита и Андрон пренебрегли творчеством “патриарха советской литературы”). Алла написала для “Пены” песню и, более того, даже про мелькнула там в эпизодической роли. Но их с супругом творческие планы простирались значительно дальше. В 80-м году они начали снимать картину “Рецитал”.

В интервью журналу “Клуб и художественная самодеятельность” Пугачева говорила о будущем фильме.

Открою только, что героиня - тоже певица. Зритель встретится с ней в самые трагические дни ее жизни, когда она поняла, что теряет голос и должна навсегда распрощаться с искусством...

Александр Стефанович является и автором сценария, который написан вместе с кинодраматургом Александром Бородянским. Я надеюсь, что на этот раз (т.е. после “Женщины...” - авт.) серьезных споров с постановщиком не возникнет, поскольку он является моим мужем. Ну а если серьезно, то его работы говорят об определенной тенденции, и в данном случае мне будет приятно, что я работаю с единомышленником”.

Но работы с “единомышленником” не получилось.

“Отношения наши в то время уже нельзя было назвать хорошими, - вспоминает Стефанович. - Но мы договорились, что будем работать и как профессионалы доведем работу до конца...”

“Всезнающие дамы с “Мосфильма”, - пишет Полубояринова, - сплетничали, что одной из причин резкого ухудшения отношения между супругами была некая постельная сцена с участием Стефановича и одной девицы. Пугачева случайно застала их вместе, после чего во время съемок не сдержалась. Когда Стефанович стал делать ей некоторые замечания по роли, Алла вдруг закричала на всю площадку: “И ты еще будешь мне указывать, говнюк?”

Стефанович подскочил к жене и зашептал: “Тише, Пугачевочка, тише! Цивилизованная семья - это не счастье, а видимость счастья Мы с тобой должны создавать эту видимость”.- Видимость?! Счастье?! - вскричала Алла. - Для тебя счастье - это моя машина, и сейчас это счастье станет видимостью.

Пугачева схватила первую попавшуюся под руку железяку и, подбежав к машине, начала с упоением бить в ней стекла. Бледный Стефанович вздрагивал при каждом ударе.

Понятно, что о продолжении съемок уже речи не было...

Спустя какое-то время Стефанович приступил к съемкам другого фильма - “Душа”. Молва утверждала, что бывший муж Пугачевой в качестве этакой “культурной” мести пригласил на главную-роль в этой картине Софию Ротару - неизменную сценическую соперницу Аллы. Об их взаимной неприязни слагали чуть ли не песни. Но Александр Борисович отрицает какие-либо мстительные мотивы в своем выборе.

“Действительно, когда фильм “Рецитал” закрыли, я особенно не возражал, но через год был написан другой сценарий, с другим названием и для другой актрисы”.

Правда, “Душа” не имела и третьей доли того успеха, что “Женщина, которая поет”.

На верх

Борис Горбонос

В июле 1975 года, когда по телевизору показывали финал конкурса “Золотой Орфей”, в одном из подмосковных Домов творчества его с любопытством наблюдали Александр Зацепин с Леонидом Дербеневым и одна из редакторов киностудии “Мосфильм” Любовь Цицина.

После того, как Пугачева спела “Арлекино”, Дербенев вымолвил:

- А что, ведь с ней можно было бы сделать хороший музыкальный фильм.

- Да, - согласился Зацепин. - А то у нас или хорошая певица, но плохая артистка или наоборот. А тут - такое удачное сочетание. В разговор вступила Цицина: - Ну, если ты, Саша, - она обратилась к Зацепину, - взялся бы написать музыку, то я бы у нас на “Мосфильме” нашла сценариста. - Для Аллы - напишу, - заключил Зацепин.

Вскоре после того разговора в Доме творчества Дербенев пригласил Аллу к себе домой и поведал об идее фильма с ней. Алла пришла в полный восторг. Собственно, она уже давно к этому готовилась, даже грезила кино. Общалась с какими-то режиссерами, сценаристами, обольщала, заигрывала... А тут взяли и сами предложили ей!

(Кстати, Пугачева очень любит цитировать фразу Воланда из своего любимого романа “Мастер и Маргарита”: “Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особености у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут”.)

Дербенев и Цицина познакомили Аллу со сценаристом Анатолием Степановым. Они пообщались. Выяснилось, что Пугачева приглянулась Степанову еще на Пятом конкурсе артистов эстрады.

“Меня привлекали в Алле, - говорит Анатолий Яковлевич, - ее московское начало и этакий простонародный нонконформизм”. Месяца через три он написал сценарий. “Многое в своем сценарии я просто угадал- например, деревянный дом, где героиня Анна Стрельцова провела детство. Какие-то черты характера.:.”

По словам Цициной, курировавшей этот фильм, как редактор “Мосфильма”, получилась очень симпатичная психологическая история. “Но Алле было нужно совсем другое - музыкальный фильм о себе. Поэтому текст три раза переписывался под ее давлением”.

Насчет “давления” до сих пор много непонятного. Например, сам Степанов говорит, что сценарий переделывался по требованию чиновников из Госкино. Они сразу начали морщиться:

- Зачем вам снимать фильм с этой развязной девицей. Есть же, например, Эдита Пьеха

А режиссер картины Александр Орлов рассказывает свою версию событий. (Кстати, работать над фильмом его пригласила сама Пугачева: раньше она пела за кадром в нескольких его работах.)

“Съемки оказались под очень серьезным контролем “сверху”. Может, все было бы спокойнее, если бы сама Алла не объявила раньше времени об этой картине. А вышло следующим образом. В газете “Труд” на первой полосе была помещена небольшая фотография Леонида Ильича Брежнева с новогодним поздравлением Советскому народу, а внутри газеты - огромная, в пять раз больше, фотография Пугачевой и интервью с ней - на целый разворот. Ну и в ЦК и Госкино, конечно же, сразу же очень заинтересовались картиной: стали контролировать тексты диалогов, сюжетные линии, взаимоотношения героев, костюмы персонажей... Все это мало способствовало творческому процессу, но при этом мы понимали, что фильм позволит Алле взлететь на небывалую высоту. Это понимали и наверху, считая, что с точки зрения идеологической картина создавала излишний культ личности певицы”.

Тогдашний председатель Госкино Филипп Тимофеевич Ермаш в беседе со мной выказал крайнее недоумение в связи с заявлениями Орлова:

- Ну, кто-то, может, и был огорчен, что Пугачева появится на экране, но не до такой уж степени. Не знаю... У меня даже есть пластинка с автографом, подаренная мне Аллой.

Во всяком случае, по общему мнению, последний вариант сценария оказался намного хуже предыдущих. Тем не менее, съемки начались. Правда, с опозданием на полтора года - в начале 77-го. И на другой натуре - не в Литве, как планировалось изначально, а в Сочи.

К тому же обнаружились некоторые сложности с актерским составом. Проблем не возникло лишь с Аллой Будницкой - супругой режиссера и доброй приятельницей Пугачевой. Некоторые артисты, к которым Орлов обращался, просто отказывались из-за того, что центральной фигурой здесь была Алла.

Актер Николай Волков, сыгравший одну из ролей в фильме, вспоминает:

- Я сразу согласился сниматься, как только узнал, что передо мной отказались “обслуживать взбалмошную Пугачеву” несколько известных актеров. Я же был поражен ее внутренней силой, даже несмотря на некоторую вульгарность. Она вовсе не выглядела высокомерной примой. Очень веселенькая...

Многим съемки этого фильма запомнились как этакая увеселительная прогулка в Сочи, “пикник на обочине”, по выражению того же Волкова. Пока готовилась “натура” и налаживалась техника, актеры сидели в ресторанчике на пляже, потягивая вино. По вечерам Алла со своей компанией, включая навещавшего ее Стефановича, возвращалась в приморскую гостиницу, где каждый вечер устраивались достаточно буйные празднования очередного съемочного дня. Все местные жители и отдыхающие стягивались поближе и с простодушным интересом наблюдали за вакханалией столичных знаменитостей.

Днем они тем более не оставляли своим вниманием съемочную группу.

“Однажды во время перерыва, - продолжает режиссер Александр Орлов, - вокруг Аллы собралась большая толпа, и все стали просить у нее автографы. Но поскольку на пляже у многих людей просто не нашлось на чем писать, стали подбирать гальку и Алла расписывалась на камушках. В конце концов, когда мы вернулись на берег продолжать съемку, то к нашему ужасу обнаружили, что гальки на пляже просто не осталось”.

По словам сценариста Анатолия Степанова, Стефанович пытался принять деятельное участие в судьбе картины, и “под его руководством Алла нередко взбрыкивала”. Но Пугачева и без влияния своего мужа хотела максимально влиять на ход всей работы. Она даже непосредственно займется монтажом фильма, но потом его все равно придется перемонтировать.

“Алла боялась играть кого-то другого, а не себя, - говорит Степанов. - Но я видел ее в пробах - она прекрасная драматическая актриса. Но так как Пугачева пыталась быть похожей исключительно на себя, то получилось много отсебятины. Так, например, в фильме не было никакой развязки личной жизни героини - только эстрадная. Несколько сцен пришлось потом просто доснимать. Но зато вот там она уже сыграла по-настоящему. Тогда Алла призналась мне, что наконец поняла, как надо было все делать”.

Композитором фильма, как и задумывалось с самого начала, стал Александр Зацепин. Он написал несколько песен, в том числе и ставшую невероятно популярной “Кто, не знаю, распускает слухи зря...”

“Я тогда попросил Дербенева изменить там слова, - вспоминает Александр Сергеевич. - Мне казалось, что этот припев - “так же как все, как все, как все” - звучит неудачно. Но Алла сказала, что нет, у нее это хорошо получается”.

(Спустя несколько лет эту песню исполнит один французский певец. В его варианте в припеве будут звучать слова “такси, такси”. Так он на слух воспринял русский текст.)

Скоро Зацепин услышал о том, что в картину собираются включить песни никому не известного Бориса Горбоноса. Он стал выяснять подробности, и ему сообщили, что это некий молодой парень, живущий в Люберцах. И самое ужасное, что он парализован. Но как может - пишет музыку. Грех не помочь такому человеку.

Зацепин, который прекрасно осознавал свой статус, остался крайне недоволен благотворительностью за его счет:

- На “Мосфильме” я сказал, что не хочу, чтобы в фильм попали чьи-то чужие песни. Там на меня посмотрели очень косо, потому что я вот не захотел помочь несчастному мальчику... Тогда я пошел к директору студии Сизову и сообщил ему, что отказываюсь от работы в этом фильме; пусть музыку к нему пишет Горбонос. Но Сизов меня уговорил, сказав, что в таком случае фильм будет закрыт, пропадут деньги и прочее.

Мифическим Борисом Горбоносом оказался не парализованный юноша, а пышущая здоровьем Алла Пугачева. Эту легенду она сочинила в соавторстве со Стефановичем

Тот все время доказывал жене, что она должна петь собственные песни (после нескольких забытых ранних опытов Пугачева больше не пыталась сама писать). Помимо творческого удовлетворения это сулило и прямую финансовую выгоду - если работать для телевидения или кино. В этом случае накапливалось сразу приятное множество пунктов, по которым должны были платить гонорары и авторские отчисления: за репетицию, за запись, за съемку и - очень немало - за само произведение. Загвоздка заключалась в том, что на телевидении и киностудиях имели право официально работать и получать деньги лишь члены Союза композиторов.

Чтобы обойти эти формальности, и потребовалась жалостливая сказка про люберецкого бедолагу.

Правда, остается невыясненным, как Алла рассчитывала получить гонорары за произведения чужого для нее Горбоноса, но, в конце концов, это можно было уладить. Пока же снимался фильм, у Пугачевой вышла ее первая большая пластинка “Зеркало души”. На этом “гиганте” - как их тогда называли в Союзе - тоже удалось разместить три песни под авторством Б.Горбоноса. “Зеркало души”, между прочим, разойдется колоссальным даже для такой страны как СССР тиражом свыше четырех миллионов экземпляров.

Когда на “Мосфильме” вдруг засомневались в реальности этого самого Горбоноса (кстати, Стефанович тут просто воспользовался именем своего одноклассника), то заговорщики решили усугубить мистификацию.

“Я привел Аллу в мою съемочную группу, - рассказывает Стефанович, - нарядил в свой пиджак, рубашку, галстук, гримёр сделал ей усы, парик... В таком виде ее сфотографировали.

В конце концов, на “Мосфильме” провели расследование, выяснили, что такого композитора нет, но было уже поздно. Фильм выходил на экраны”.

Потом в журнале “Клуб и художественная самодеятельность” даже опубликуют фотографии всего процесса превращения Пугачевой в Горбоноса, что лишний раз заставит советский народ восхищаться его любимой Аллочкой, тем более, что роль Стефановича в этой буффонаде никак не будет обозначена.

В печали останется лишь один человек - Зацепин:

- Я очень обиделся на Аллу за этот обман. Они практически перестанут общаться, а в начале восьмидесятых композитор уедет из страны.

Заглавную песню - “Женщина, которая поет” - написала тоже Пугачева. Она взяла стихи народного поэта Кабардино-Балкарии Кайсына Кулиева, но слегка переиначила слова. Исходный текст был написан от лица мужчины и рефрен гласил - “ту женщину, которую люблю”. Редакторы с “Мосфильма” специально связывались с Кулиевым, чтобы он дал свое добро на эту переделку, и тот с удовольствием согласился, хотя, судя по всему, не очень хорошо понимал, о чем вообще идет речь.

Но в этой песне у Аллы был композитор-соавтор - Леонид Гарин.

“На протяжении нескольких лет, - пишет Полубояринова, - Гарин общался с Пугачевой очень близко. Настолько, насколько могут быть близки мужчина и женщина. Он не принадлежал непосредственно миру эстрады, поскольку был джазовым музыкантом, вибрафонистом, но при этом слыл человеком очень активным и, как сейчас бы сказали, заядлым тусовщиком. И внешность имел демоническую. Он глупо погиб спустя три года после “Женщины, которая поет”.

В том же самом Сочи проходил какой-то фестиваль советской песни. Будучи, видимо, в подпитии, Гарин с кем-то повздорил. (Леонид вообще очень много пил.) Его сильно толкнули, он упал, ударившись затылком об асфальтовый бордюр и тут же умер. На том фестивале в Сочи была и Алла. Потом в музыкальных кругах поползли слухи, что его убили, что Алла чуть ли к этому не причастна и прочий бред”.

Пугачева и сейчас иногда называет “Ленечку Гарина” в числе тех немногих людей, кто знал о ней все.

Когда фильм был почти готов, то руководству “Мосфильма” представили отснятый материал. - Что-то тут все песни про любовь, - заметило руководство. - А гражданская тематика совсем не затронута...

- Я эту тематику никогда и не трогала, - возразила Пугачева.

- Могут возникнуть проблемы...

“Тогда директор студии Сизов придумал очень хороший ход, - вспоминает режиссер Александр Орлов. - Он предложил нам поехать в Тольятти на концерт Пугачевой, где должны были в изобилии присутствовать представители рабочего класса, и снять ее там. Тогда будет видно, что простой народ очень любит певицу. Даже без гражданских песен”.

...По результатам опроса читателей журнала “Советский экран” Алла Пугачева была признана лучшей киноактрисой 1978 года.

...Госкино присвоило “Женщине...” так называемую “третью категорию”, т.е. как фильму, представляющему, мягко говоря, не самый большой интерес для прокатчиков, как фильму, предназначенному для редких клубных просмотров. Кино журналисты и вся творческая интеллигенция его громила, попутно скорбно напоминая, что единственной удачей певицы были песни “с лицом” Барбары Брыльски. Пугачева еще несколько лет будет устало объяснять критикам, что “фильм получился не плохой и не хороший - а музыкальный”.

А у широких народных масс картина имела колоссальный успех, установив какие-то удивительные рекорды кассовых сборов.

“Нам нигде не давали прохода, - восклицает Алла Будницкая. - В первую очередь, конечно, Пугачевой. Как-то после аллиного концерта мы должны были поехать к ней домой. Но мы сидели с ней в гримерке и никуда не ехали. Я наконец спрашиваю: “Алла, когда же мы поедем?” - “Куда ехать, - отвечает она. - Ты посмотри вниз”. Я выглянула на улицу и увидела огромную толпу молодых людей, которые ждали ее выхода. Оказывается, она уже не могла выходить на улицу после концерта без помощи милиции и дружинников.

Когда же мне с мужем удалось-таки пробраться к ее машине (сама Алла еще не вышла), то оказалось, что все замки были забиты спичками: специально, чтобы она задержалась тут хотя бы на какое-то время. Замки с трудом очистили, и потом милиция почти что на руках донесла ее до машины. Когда же дверцы захлопнулись, я увидела, как к стеклам приплюснулись лица и машина затрещала...”

На верх

“Короли” и “соловей”

“Я точно помню дату нашего знакомства с Аллой. 26 мая 1978 года”, - улыбается Евгений Болдин.

Он из тех мужчин, которые, кажется, уже родились в дорогом пиджаке и галстуке. Высокий, красивый, респектабельный.

К моменту встречи с Пугачевой Болдин работал директором программ фестивального отдела Росконцерта. Того самого отдела, куда считали незазорным ходить “на поклон” все звезды советской эстрады. Причем Евгений Борисович оказался там самым молодым сотрудником.

Когда в Росконцерте в стал в опрос о том, чтобы взять к себе Пугачеву, кто-то предложил заняться этим именно Болдину.

Алла к этому времени уже успела основательно поругаться со всеми начальниками Москонцерта и - что самое неприятное - с тамошней партийной организацией. Этот конфликт имел психологическую и финансовую подоплеку. Пугачева уже стала несомненной эстрадной звездой, но в Москонцерте с большим трудом и неохотой реагировали на ее стремительно изменявшийся статус. Долгое время за сольный концерт она получала унизительную ставку 14 рублей 75 копеек. Затем, в результате непрерывной борьбы, ее чуть повысили до 17 рублей, потом до 19-ти, но дальше планки в виде 21 рубля 50 копеек тариф уже не поднимался “В Росконцерт она пришла уже как звезда, - говорит Болдин, - поэтому все эти вопросы решать было гораздо легче”.

Итак, Евгений Борисович приехал к Алле в Вешняки. Они просидели на кухне три часа, немного выпивая и обстоятельно беседуя о будущей совместной работе.

“Нам хватало о чем беседовать, - говорит Болдин. - У Аллы не было тогда ни своего коллектива, ни своего звукорежиссера, ни своего костюмера, ни своей аппаратуры - ничего не было. Все это она должна была получить в Росконцерте”.

Справедливости ради надо сказать, что на самом деле коллектив у певицы был. Но формально он ей не принадлежал. С 77-го года она работала с ансамблем “Ритм”, “прописанном” в приличном удалении от столичной эстрады - в Харьковской филармонии. (Тогда украинское “подданство” не имело значения.)

С городом Харьковом Аллу связывали особые отношения. В тамошнем Театре комедии в качестве администратора работала тетя Муся, которая была женой кого-то из родственников Аллиного отца. (“Типичная еврейка”, - замечает Евгений Борисович Пугачев.) Алла была с ней очень слабо знакома, пока не оказалась на гастролях в Харькове. Тетя Муся с веселым провинциальным напором “набросилась” на дальнюю родственницу, и столичная звезда не только не отвергла ее притязаний, но наоборот -приняла с распростертыми объятиями. С тех пор тетя Муся стала очень близким для Аллы человеком. Она часто наезжала Москву и активно помогала Пугачевой в ее концертной деятельности. Но кроме этого, как уверяют те, кто хорошо знал обеих, “тетя Муся со своим здоровым и разудалым отношением к жизни имела для Аллы очень важное духовное значение. Она постоянно создавала какую-то атмосферу радости”.

“Алле, с ее частыми внезапными депрессиями, - пишет Полубояринова, - был необходим рядом такой человек. Хотя и любимая тетя Муся иногда могла ей надоесть”.

Именно тетя Муся, когда у Аллы случился сильнейший душевный кризис, разыскала для нее знахарку по имени Елизавета. Алла совершенно по-бабьи, по-деревенски предпочитала иметь дело с людьми такого рода, нежели с психологами или психотерапевтами. Например, в этом случае она была уверена, что ее “сглазили”, поэтому медики бессильны.

Елизавета жила в Рязанской области, в городе Сапожок и была женщиной совершенно безграмотной, но отзывчивой, так что слава о ее искусстве простиралась до Москвы. Тетя Муся сперва съездила одна, поговорила со знахаркой, удостоверилась в ее “квалификацию). Потом привезла Аллу.

Дальнейшему мне сложно дать какую-либо научную оценку. Но Пугачева после общения с Елизаветой явно воспрянула. Интересно и то, что знахарка предсказала тогда Алле еще большую известность, трудности со здоровьем и неравный брак.

Алла потом не раз наведывалась к Елизавете до самой ее смерти. Причем, эти визиты всегда держались в тайне.

Но к представителям оккультных наук Пугачева обращалась и раньше. Например, после расставания с Миколасом она посетила некого экстрасенса - или просто колдуна -обитавшего опять-таки за пределами Москвы (будто в столице их не хватало).

Тогда Аллу больше всего мучали вопросы ее неустроенной жизни. Тот экстрасенс провозгласил, что у Пугачевой слишком много гордыни. Надо усмирить ее, тогда и муж добрый явится. Словом, ей был предложен традиционный выбор между семьей и карьерой. Результат выбора нам известен.

Потом контакты Аллы с экстрасенсами и чудотворцами происходили еще не раз. Причем не всегда завершались благополучно для Пугачевой. Хорошо известен случай, когда на нее набросилась знаменитая Джуна и несколько повредила лицо. У Аллы Борисовны до сих пор остались шрамы.

Не раз Алла встречалась с “белым магом” Юрием Лонго.

“Я, конечно, не могу рассказать всего, - говорит мне Лонго, - но она, в основном. консультировалась со мной на предмет открытия чакр, энергетических каналов... Но вообще Алла сама очень хороший экстрасенс.

Я заметил ей, что она черпает свою энергию в конфликтных ситуациях, в скандалах, в ругани вокруг своего имени - и Алла со мной полностью согласилась, но добавила, что для мощного энергетического всплеска ей не хватает шумного провала”. Возможно, она получила желанный заряд на “Евровидении”.

Итак, первым вопросом, который должен был решить Болдин, стал перевод ансамбля “Ритм” из Харьковской филармонии в Росконцерт. А о том, что Евгений Борисович сразу получит должность директора коллектива А Б.Пугачевой, они договорились еще на Вешняковской кухне.

“Нам выдали наш первый комплект концертной аппаратуры “Б ИГ”, - вспоминает Болдин. - Мы были счастливы и считали себя богатейшими людьми. Нам тогда очень помогал начальник управления снабжения Минкульта. В то время еще ни у кого ничего не было. Я оказался первым директором коллектива, получившим комплект световой техники, чтобы возить его по гастролям”.

Тем временем приближался международный конкурс “Сопот-78”.

В предыдущем году СССР там представляла певица Роза Рымбаева, что не повлекло за собой, как планировалось, триумфа советского эстрадного искусства. Теперь Сергей Георгиевич Лапин, председатель Гостелерадио - а именно эта организация отправляла артистов в Сопот - пригласил для беседы Пугачеву.

Дело в том, что сообразительные чиновники из музыкальной редакции ТВ уже давно рекомендовали Лапину направить на конкурс Пугачеву - как беспроигрышный вариант. Теперь и сам Сергей Георгиевич утвердился в этом решении.

- Алла, - обратился он с почти нежной улыбкой, - вы должны ехать. Мы несколько лет не завоевывали в Сопоте первых мест.

(В отличие от большинства партийных боссов Лапин, побывавший послом в Австрии и Китае, имел некоторое представление о правилах этикета и обращался к артистам и прочим интеллигентам на “вы”.)

- Хорошо, Сергей Георгиевич, - улыбнулась Пугачева. - Я конечно же поеду. Странно, что вы раньше меня туда не отправляли... Лапин молча развел руками. - Но мне не нужно первого места, - продолжила Алла. - Я должна получить гран-при. - Это было бы замечательно, но излишняя самоуверенность может лишь повредить. Я буду настраивать руководство на первое место... А что вы там будете петь? Надеюсь, не “королей” этих? - Ну, это мы еще подумаем Песня “Все могут короли” композитора Бориса Рычкова как-то сразу вызвала раздражение власти. Вроде бы ничего крамольного в этих бесхитростных словах Дербенева и не содержалось:

“Жил да был, жил да был, жил да был один король.

Правил он, как мог, страною и людьми.

Звался он, звался он, звался он Луи Второй...

Но, впрочем, песня не о нем, а о любви”.

И все-таки власть с параноидальным упрямством находила тут что-то “не то”. “Король” был фактически под запретом на радио и телевидении.

Покойного Сергея Георгиевича Лапина отнюдь нельзя назвать ограниченным самодуром.

Кроме того, он очень хорошо играл в шахматы, и тут трудно удержаться от искушения провести параллели между игрой на доске и игрищами в кабинетах Кремля, Старой площади, Останкино.

Александр Николаевич Яковлев, отвечавший в то время в ЦК КПСС за пропаганду, говорит:

“У Лапина был хороший вкус, и он умел оценить настоящий талант. Думаю, что к Пугачевой он относился хорошо. Но вы поймите - на него шел очень сильный нажим со стороны той же эстрадной публики. Люди же понимали, что растет певица, которая забьет их, а он не хотел ссориться со столпами и, как мог, маневрировал.

Помню, вдруг пошел откуда-то слух, что Лапину запретили давать Пугачеву в эфир. Начинаю выяснять - почему, чье распоряжение. Но тогда же никто никогда ни на кого не ссылался. “Кто, - спрашиваю. - Генсек?” - “Да нет...” - “А кто?” - “Да вот там...” Тут я рассердился: “Или вы говорите, кто или не выдавайте ваши собственные пристрастия за чье-то “там”.

А сколько я начитался писем в ЦК! - от артистов, от писателей, когда одни жаловались на других.

Все мы - рабы своего времени, рабы времени...”

Один из бывших руководителей музыкальной редакции телевидения рассказывал мне, как к Лапину явилась взволнованная Эдита Пьеха и угрожала, что если в передаче “Песня года” Пугачева будет петь две песни, а она лишь одну, то Эдите Станиславовне ничего не останется, как покончить жизнь самоубийством. Сергей Георгиевич постарался успокоить певицу.

Но в Пасхальную ночь Центральное ТВ лукаво ставило в эфир концерты Пугачевой - дабы народ сидел дома и смотрел ее, а не Крестный ход. Таким образом, как остроумно заметил известный тележурналист Леонид Парфенов, в СССР был опровергнут старый тезис о том, что “Битлз” популярней, чем Иисус Христос (имеется в виду знаменитое высказывание Джона Леннона 1966 года.)

Сама Пугачева не так давно вспоминала, как она приходила к Лапину и говорила, что хорошо бы по субботам делать что-то вроде телевизионных дискотек для молодежи. Лапин выслушивал ее и вдруг спрашивал: “Скажите, а вы любите Обухову?” (“И я понимала, что все бесполезно”, - резюмирует Алла Борисовна.)

Непростым человеком был Сергей Георгиевич Лапин. Но, впрочем, песня не о нем...

В августе 1978 года Алла поехала в Сопот. Теперь ее уже экипировали по-настоящему - не как на “Золотой орфей” три года назад. Модельер Зайцев - тогда еще не Слава, а Вячеслав - сшил Пугачевой сценическое платье - знаменитый красный “балахон”, который, под стать своей владелице, произведет революцию. Стефанович полагает, что “балахон” остается самым лучшим концертным нарядом его бывшей супруги, “потому что скрывал недостатки фигуры и давал большие возможности для трансформации. А все эти мини-юбки на не очень молодой женщине выглядят смешно”.

...Накануне выступления в Сопоте у нее началось воспаление легких.

Ее пытались отговорить от выступления: слабость, температура, затрудненное дыхание - все эти симптомы никак не способствовали удачному выступлению.

“Воспаление легких пройдет, - ответила Пугачева. - А Сопота больше не будет”.

Она спела “Все могут короли”. На всю Восточную Европу и весь Советский союз. Пока в московских кабинетах боязливые чиновники держались за сердце, за голову, за телефонную трубку - в польском курортном городе публика кричала певице “Бис!” Хотя на подобных мероприятиях действует жесткий запрет: нельзя бисировать песню ни кого из конкурсантов.

На пару дней в Москве забыли о подрывной деятельности в Польше антикоммунистического профсоюза “Солидарность”.

Пугачева получила гран-при - “Янтарного соловья”. Когда потом ее спросили, как же она пела с воспалением легких - не просто пела, носилась по сцене, “заводила” зал, - Алла ответила:

- Думаете, я что-то там ощущала? На сцене проходят все болезни!

После Сопота “Королей”, можно сказать, реабилитировали. Теперь было бы глупо не крутить песню по радио и телевидению. Но “наверху” ее вовсе не полюбили.

Был случай, когда в честь очередного милицейского праздника устраивался концерт в Колонном зале Дома союзов. Аллу, естественно, пригласили выступить. (Милиция и военные всегда были от нее без ума и настойчиво звали на все свои торжества.)

Перед концертом начальник Политуправления МВД, курировавший подобные мероприятия, упрашивал Пугачеву:

- Пой, что хочешь. Пой, сколько хочешь. Об одном умоляю - не пой этих своих “Королей”.

- Хорошо, не буду, - кротко ответила певица.

- Аллочка, обещай мне, что не будешь петь “Королей”! Там в зале будут все! - генерал многозначительно поднял глаза вверх. - Обещаю, обещаю...

Алла вышла на сцену. Исполнила одну песню (апплодисменты), вторую (бурные апплодисменты), третью (апплодисменты, переходящие в овацию)...

Потом запела “Все могут короли”. На припеве подбежала к авансцене, выкинула вперед правую руку и стала буквально тыкать пальцем в первые ряды, где сидел Щелоков, министр внутренних дел, его зам Чурбанов, зять Брежнева. В другой раз Пугачева должна была выступить на празднике у военных. Она уже ходила за кулисами, когда к ней подскочил один из заместителей министра обороны СССР:

- Так, пойте про “Даром преподаватели...”, про эти... про дожди, но - никаких “королей”!

- Меня сюда пригласили выступать, а не выслушивать ваши советы, - раздраженно произнесла Алла - Буду петь, что сочту нужным.

" Это наш концерт и вы будете петь, что скажут! - Ах, это ваш концерт?! Алла резко развернулась к своим музыкантам, которые уже стояли с инструментами, готовые к выступлению:

- Так, ребята! Собираемся и уходим отсюда! И стремительно пошла прочь от сцены.

Роман с Болдиным, как понятно теперь, оказался неизбежным. “Он был очень умен, пишет Полубояринова, - очень галантен, очень предприимчив. Болдин мог казаться слегка флегматичным, чуть рассеянным. Но это лишь придавало ему особое обаяние.

Но самое главное - он всегда был рядом с Аллой - с утра до вечера: шли постоянные гастроли. Поэтому вполне естественно, что с какого-то момента они с Жекусей (так она его окрестила) уже не расставались и на ночь”.

“Стефанович очень стремительно из жизни Аллы выпадал”, - комментирует мне тогдашнюю ситуацию сам Болдин.

В 1980 году Пугачевой и Стефановичу досталась, наконец, новая квартира. Из Вешняков им предстоял переезд на улицу Горького.

Надо сказать, что в квартирном вопросе Стефанович опять-таки сыграл свою роль. Дело в том, что к этому моменту у Аллы, как ни странно, не было еще никаких официальных званий и титулов - артистка Росконцерта и все. А если кто подзабыл, то следует вспомнить, что всякая ученая степень, звание или правительственные награды имели, помимо всех прочих, еще и сугубо утилитарное значение. В данном случае выражавшееся в метрах жилплощади.

Стефанович числился членом Союза кинематографистов, а это в ту пору значило немало.

“Я до ставал какие-то справки для дополнительной жилплощади, - говорит он. - И в результате нам дали огромную по тем временам квартиру - четырехкомнатную...”

Один из приятелей Аллы вспоминает, что когда она только получила это жилье, то как-то с небольшой компанией приехала его осмотреть. Номер кваритиры был 13. “Ну, а какой еще может у меня быть? - засмеялась Пугачева. - Любимое число. Счастливое, можно сказать”.

Там еще не было вообще никакой мебели - голый паркет и стены. На полу расстелили плащи, уселись. На газетах разложили закуску и выпивку, разлили.

“За мой новый дом!” - со стаканом в руке провозгласила ликующая новоселка и тихо добавила: “Господи, неужели? Неужели буду жить как человек?”

Все радостно зазвенели стаканами, выпили. Алла вскочила, подошла к окну, дернула щеколду, распахнула:

“О! Ресторан! Как называется? - прищурилась. - Ага! “Охотник”! Вот здесь я буду обедать!”

...У Стефановича имелось оригинальное хобби - переделка жилых помещений. Поэтому, ознакомившись с планировкой новой квартиры, он составил свой план ее реконструкции, который включал даже возведение настоящего камина.

Надо все сделать тут так, чтобы Ротару повесилась”, - любил повторять Александр Борисович и скупал предметы антиквариата. Потом рабочие сносили какие-то внутренние стены (тогда это воспринималось как дерзость), и в результате все комнаты оказались связанными между собой.

Эта особенность знаменитой квартиры Пугачевой потом сыграет вспомогательную роль в ее личной жизни. Когда она в ярости или озорном упоении захочет погонять кого-нибудь, то вся кутерьма будет происходить по кругу - из комнаты в комнату - до изнеможения.

Но жить в перестроенной по его смелому проекту квартире Стефановичу почти не доведется.

“Когда они с Аллой уже разводились, - пишет Полубояринова, - Стефанович приезжал в квартиру на Горького, свинчивал дверные ручки, кухонные крючки и чуть ли не выкручивал лампочки. Пугачева хохотала как сумасшедшая”.

На верх

Рецитал

Прежде, чем продолжить повествование, хочу снова, согласно уже сложившейся традиции, обратиться к газетам.

Итак, о чем они сообщали 15 апреля 1979 года - в день тридцатилетия нашей героини?

“ЦК КПСС, Совет министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ, руководствуясь принципами интернационалистской позиции нашей партии и Советского государства и идя навстречу многочисленным предложениям и пожеланиям коллективов промышленных предприятий и строек, колхозов и совхозов, ведомств и учреждений, а также отдельных граждан, приняли решение о направлении 75 процентов средств, полученных от проведения Всесоюзного коммунистического субботника, посвященного 109 годовщине со дня рождения В. И. Ленина, в фонд помощи братскому Вьетнаму, пострадавшему в результате варварской агрессии Китая”.

“Газета “Кабул Тайме” дает отповедь маоистской пропаганде, пытающейся преднамеренно исказить характер советско-афганских отношений...” “В апреле начался первый этап продажи билетов на игры Московской Олимпиады. За границей распространяется 1,7 миллиона билетов, то есть более 30 процентов от общего числа”.

“Дом на улице Горького, хорошо известный москвичам, как здание редакции газеты “Труд”, переехал на новое место...

Этот Дом-памятник решено было сохранить в ходе реконструкции Пушкинской площади”. И последнее.

“Мюзикл композитора Р. Паулса “Сестру Керри”, созданный по роману Т.Драйзера, поставлен в Рижском театре оперетты).

...Болдин сразу решил, что их в очередной раз разыгрывают поклонники, когда некий голос по телефону назвался сотрудником культурного атташе Французского посольства и сообщил, что “хотел бы обсудить возможность участия госпожи Пугачевой в концерте с Джо Дассеном”.

Но то был не розыгрыш. Французская строительная фирма, которая возвела для Московской Олимпиады огромный отель “Космос”, пожелала отметить это событие выступлением Дассена в концертном зале новой гостиницы. Но для того, чтобы событие не носило характер “национального праздника” в чужой стране, было решено пригласить здешнюю поп-звезду. Понятно, что сразу же стала рассматриваться кандидатура Пугачевой.

Алла согласилась быстро. Тогда возникли возражения у нашего Министерства культуры. Но поскольку накануне Олимпиады Советский союз должен был активно демонстрировать расцвет свободомыслия и радость от любых культурных контактов с Западом, то чинить глупые препоны для такого ответственного мероприятия как концерт “любимого простыми французами певца” не стоило. Хотят с Пугачевой - ну и Бог с ними. О спорт, ты мир...

Возможно, наших чиновников раздосадовало и то обстоятельство, что советская сторона не имела вообще никакого касательства к этому мероприятию. Дассен прилетел на своем самолете, со своей аппаратурой и даже своими охранными овчарками (они стерегли французскую технику в “Космосе”).

“Я помню, как приехало наше телевидение, - улыбается Болдин, - будучи в абсолютной уверенности, что сейчас все снимет. И, наверно, первый раз в жизни телевизионщики получили отказ от съемок, что оказалось для них полной неожиданностью. Но им объяснили, что это чужой праздник и что Дассен против съемок”.

Алла выступала в первом отделении, Джо - во втором. Конечно, никакого общения практически не получилось: певец прилетел буквально на сутки. Тогда никто не пытался задержаться “у русских”.

В те несколько “дипломатических” минут, что Дассен беседовал с Пугачевой, Алла помимо общих приветственных фраз о нашем гостеприимстве и миролюбии кегебисты кружились вокруг стаей) успела лишь сказать, что мечтает выступить в парижском зале “Олимпия”. Дассен вежливо улыбнулся.

Зато вскоре другая встреча оказалась для Пугачевой более значимой. Хотя в стране человек этот решительно не был никому известен.

Как-то в дверь позвонили. Открыл Стефанович (они еще тогда не разошлись). На пороге стояла женщина средних лет с бутылкой коньяка. Она сообщила, что ее пригласила для разговора Алла Борисовна, и добавила: - Меня зовут Люся.

...Людмила Ивановна Дороднова уже тогда была профессиональной домработницей. Она долго сопровождала по жизни певицу Тамару Миансарову, а затем Ларису Мондрус. Когда же Мондрус эмигрировала в Германию, Люся, не долго думая, решила направиться к самой Пугачевой - тем более, что ее были готовы порекомендовать.

Тут она и осталась. Приходили и уходили мужья и фавориты, а Люся все прибиралась, готовила обеды, выгуливала собак. Сама Алла Борисовна теперь называет свою Люсю “легендарной”.

У них очень интересные отношения - барыни и служанки, двух сестер, соседей по коммуналке, подружек-одноклассниц - все вместе. Алла может обругать Люсю последними словами, но при этом уверяет, что всех ее мужчин выжила из дома именно она, домработница. Алла сердится, когда Люся начинает вдруг высказывать свое мнение по разным вопросам в присутствии гостей, но при этом невольно прислушивается к ее советам по поводу собственного внешнего облика.

В интервью журналу “Алла” Люся разоткровенничалась:

- Знаете, какие клички у Аллы и у меня? Мы так иногда шутим. Алла меня спрашивает: “Люсь, как ты меня называешь? Старая корова?” - “Нет, - отвечаю я ей. - Это я старая корова, а вы, Алла Борисовна, старая б...”

Кстати, это была идея Пугачевой - чтобы Люся дала откровенное интервью ее же журналу. Там же домработница поведала о забавных приключениях со своей хозяйкой:

“Это было очень давно. Алла мне говорит: - Слушай, Люсь, я уже сто лет не была в метро, давай попробуем, посмотрим хоть, что там за метро”. Время было уже где-то часов одиннадцать вечера, и вот мы с ней решили прокатиться Несколько остановок проехали, народу, правда, было не очень много. Стояли мы с ней, стояли, думали -узнают, не узнают?

Посмотрела я по сторонам, оказывается, все сразу ее узнали, но поверить не могут, что Пугачева в метро едет. Пока они раздумывали, мы и выскочили из вагона. Надо же, узнали, хотя Алла специально замоталась в какой-то шарф.

Потом однажды вечером мы с Аллой немножко выпили и решили оставить Болдина. Сами понимаете, что даже в очень хороших семьях иногда ссорятся Время два часа ночи. Зима, снег, мы с ней идем по улице Горького пешком. Дошли до Елисеевского магазина и повернули назад, уже в нашу сторону. Идем, вокруг пустота, никого. Вдруг одна машина останавливается: “Девушки, вас не подвезти?” Помню, Алла тогда даже пошутила: “Во, Люсь, мы с тобой так больше заработаем, чем пением!” Ну, потом ее, конечно, узнали: “Алла Борисовна, это вы или не вы?” Она говорит: “Я1” - “Да не может такого быть!” - “Ну как это не может быть, когда это я!” - говорит Алла. “Тогда дайте автограф, чтобы знать уже точно, что это вы!” Идем дальше, а по другой стороне идет Болдин и следит за нами. Как телохранитель идет и поглядывает, не выпуская нас из поля зрения. Потом увидел, что мы идем уже в сторону дома, и пошел быстрее нас вперед. А мы домой не пошли. Мы пошли дальше в противоположную сторону. Зашли в какой-то двор, ей же всегда хочется чего-нибудь такого необычного. Она говорит: “Слушай, пойдем в какой-нибудь дом и посмотрим, что творится на чердаках”... Поднялись мы, залезли на какой-то чердак, посмотрели, ничего интересного там не было. Поднялись выше, на крышу, погуляли по ней и решили в следующий раз погулять по другим. Потом спустились снова на девятый, и Алла на стене написала: “Я тут была. Алла Пугачева”.

У Люси, как она уверяет, нет никакой личной жизни. Когда-то она была замужем, и супруг настаивал, чтобы Люся оставила Пугачеву. Но Люся оставила мужа.

Зато у нее уже много лет продолжается своеобразный роман с поклонниками Пугачевой. Как классическая служанка из французских комедий, Люся нередко сообщает им подробности частной жизни хозяйки, правда, никогда не опускаясь до интимных подробностей. Потом сама начинает, раскаиваться за свою болтливость, причитая “Язык мой - враг мой”. Но обет молчания, данный Алле, не может долго выдержать. Когда в желтой прессе появляются очередные рассказы о том, какая у Пугачевой мебель, что в холодильнике и кто был намедни в гостях, Алла - а она читает о себе все - язвительно спрашивает у домработницы:

- А откуда это они узнали столько подробностей?

- Не знаю, - бормочет Люся и спешит скрыться на кухне.

Пугачева выказывает формальное негодование, но Люся-то знает, что без баек и сплетен о себе ее “барыня” уже не может безмятежно жить.

В 80-м году Алла решила обзавестись новым коллективом. Музыканты “Ритма” уже не очень ее устраивали.

“Алле захотелось более сильных музыкантов, - говорит Болдин. - Но это не значит, что мы сразу взяли и всех поменяли. Это был долгий процесс”.

Пугачева приду мала для нового коллектива другое название - “Рецитал”. Многие до сих пор так и не понимают смысла этого загадочного слова, которое не встретишь в большинстве словарей.

Вообще исконное его значение - большое выступление солиста с оркестром. Но Алла имела в виду немножко другое. В некоторых европейских соцстранах так называли концерт эстрадной звезды, в котором принимают участие и другие исполнители. То есть собственно то, что Пугачева сделает позже в виде знаменитых “Рождественских встреч”.

Когда директор “Росконцерта” услышал новое название, он поморщился:

- И что это значит? Вот “Ритм” - это всем понятно, а тут “марципан” какой-то...

- Вот именно! - воскликнула Алла. - “Ритм” - всем понятно. Это же скучно...

- Зато объяснений не требует. Нет, ты давай еще подумай. А то опять мне скажут, - что это твоя Пугачева нам мозги пудрит.

Но Пугачева уже все придумала и менять ничего не собиралась. Новых музыкантов в “Рецитал” приглашали из разных групп. В числе первых пришли гитарист Александр Левшин и клавишник Александр Юдов - они впоследствии оказались самыми преданными Алле людьми и проработают с ней до конца 1995 года, т.е. до ухода Пугачевой в “творческий отпуск”. “Ваша хозяйка состарилась с вами”, -шутила Алла Борисовна.

Александр Левшин так вспоминает о знакомстве с Аллой (цитирую по “Вестнику “Апреля”, №1,19 95):

“Я пришел на студию помочь. Это был 1980 год, записывалась пластинка “Как тревожен этот путь”... Потом она мне сказала: “Поехали, выпьем чайку, я хочу, чтобы ты со мной играл”. Мне с ней понравилось не потому, что она тотальная звезда, я был настолько поражен, как она точно интонирует! Вы знаете, что много певиц у нас фальшиво поют вживую? Она действительно удивительно пользуется богатой интонацией своей души, она может про извести в одной фразе столько много оттенков... Она не мучается у микрофона, как многие! У нее есть возможность точно воспроизвести музыку, которая у нее внутри!”

Игорь Николаев тоже был в числе пионеров. “Он явился в группу к Алле, - пишет По-лубояринова, - когда ему предстояло идти армию, и вместо военной формы получил сценический костюм. Весь призывной возраст он так и работал в пугачевском ансамбле. А потом, как с обидой говорили близкие Аллы, “задрал нос и сам захотел стать звездой”. Тогда Пугачева ему уже не понадобилась”.

Звукорежиссером в “Рецитале” был Александр Кальянов. Это потом он уже стал известен как певец, что, кстати, случилось опять-таки благодаря Алле, которая узнав, что “Кальяша” сочиняет какие-то песенки, однажды на концерте буквально заставила его спеть прямо за звукорежиссерским пультом. А потом он уже постоянно появлялся отдельным номером в “Рождественских встречах”.

“Кальянов, - пишет Полубояринова, - был излюбленным партнером Аллы по алкогольным мероприятиям. Она не раз говорила ему: “Ты, Кальяша, мне не друг, а собутыльник. А это больше, чем друг”.

В 1981 году Алла с “Рециталом” отправилась на гастроли, в Алма-Ату.

В азиатских республиках приезды Пугачевой всегда превращались в этакий национальный праздник, сабантуй. Люди приходили большими семьями, чуть ли не с грудными детьми на руках. На первом концерте в алма-атинском Дворце спорта при всем том безумии, что творилось за стенами, два первых ряда вдруг оказались пустыми.

Алла начала выступление. После нескольких первых песен она вдруг увидела, как откуда-то сбоку потянулась вереница вальяжных людей, которые принялись рассаживаться в свободных рядах партера. Кто-то жевал, кто-то разговаривал, кто-то громко смеялся.

“А-а! Здрасьте! - издевательски приветствовала их певица. - Устраивайтесь поудобнее, я подожду. Все? Можно продолжать? Ну, большое вам спасибо, дорогие товарищи!”

Остальная публика захохотала, засвистела, затопала. Шутка Пугачевой им понравилась.

А в первых рядах рассаживались не простые труженики - все казахское ЦК с женами и родственниками. Коммунистические лидеры тоже оценили шутку московской гостьи - только иначе.

На следующий день в главной республиканской газете “Казахстанская правда” была опубликована статья с набором удивительных обвинений - что Пугачева привезла с собой сто ящиков аппаратуры, чтобы оглушить зрителей, что она порочит звание советской женщины, ну и вообще хулиганит на сцене.

Алла этой статьи не видела, а Болдин распорядился, чтобы до вечернего, второго концерта никто не вздумал ей показать газету.

Тем временем в городе происходили события, напоминавшие легкую революцию.

“Народ пошел к редакции этой “Казахстанской правды”, - вспоминает Болдин, - и начал бить там стекла. А наверху-то думали, что Пугачева отменит концерт и уедет, но этого не случилось”.

Перед самым выступлением газета все-таки попала в руки к Алле. Она внимательно ознакомилась с содержанием и, никого не предупреждая, устроила маленькое шоу.

...Как всегда концерт Пугачевой начинался с небольшой “увертюры”, когда “Рецитал” играл растянутое вступление к первой песне. Потом должна была выбежать Алла, схватить микрофон - ну и далее по плану. Но сейчас певица под бодрую музыку не спеша появилась из-за кулис, держа в руках газету, которую она как бы читала. Пугачева спокойно подошла к микрофону и продолжала читать. Потом хмыкнула и с удовольствием, чуть ли не нараспев, процитировала небольшой отрывок статьи про себя. Народ в зале замер.

“И кто же такое пишет? - с наигранным любопытством поинтересовалась Алла, шурша газетой. - Ну и фамилия у автора - Харченко! (Публика оживилась.) А что же за газета? Ах, “Правда”! Даже “Казахстанская правда”! Нет, такая “правда” - не правда!”

И медленно начала рвать на кусочки орган ЦК Компартии Казахстана, после чего изящным жестом развеяла обрывки по сцене.

“Как ни странно, - продолжает Болдин. - Там, в Алма-Ате это “проглотили”. Но послали петицию в ЦК, в Москву. И уже здесь, на следующий же день после приезда, нас вызвали “на ковер”. Но не в ЦК, а в Росконцерт. И просто пожурили”.

Вообще в подобных случаях, когда Аллу охватывал злой сценический задор, она могла ляпнуть довольно рискованные вещи, хотя в принципе, всегда держалась корректно по отношению к “партии и правительству”. Она безропотно играла по тем правилам, которые ей навязывались - зато на своем поле. А за все ее спонтанные дерзости объяснялся гце надо, как правило, Болдин.

Например, на одном концерте в Риге Алла никак не могла расшевелить публику. (А буквально накануне скончался Ле Зуан, коммунистический лидер Вьетнама.)

Понаблюдав минут пятнадцать мрачные лица в зале и спев “для порядка” несколько печальных песен, Пугачева не выдержала и обратилась к публике: “Я конечно, понимаю, у вас траур - умер Ле Зуан... Но я-то жива!”

Зрители развеселились, и концерт, что называется, “пошел”. Однако правительство Латвийской ССР сразу после этих слов дружно покинуло свою ложу. “А меня, - улыбается Болдин, - на следующий же день потащили в Министерство культуры Латвии, в ЦК Латвии...” Но бывали и более тяжелые ситуации. Однажды (дело было в конце 70-х) кто-то из высоких чиновников прислал Пугачевой курьера, который доставил ей письмо от поклонника из провинции. В этом факте не было бы ничего экстраординарного, если бы адрес на конверте не выглядел следующим образом - “Москва. Кремль. Алле Пугачевой”.

В тот же день у нее был концерт в Лужниках. В те времена Алла еще очень активно общалась со зрителями и даже отвечала на записки из зала. Она прочитала вслух одно из таких восторженных посланий и весело произнесла:

- Ну, это что! А мне вот сегодня Пришло письмо - “В Кремль. Пугачевой”. Зал не мог успокоиться минут десять. После концерта запыхавшуюся всклокоченную Аллу у дверей гримерки поджидали несколько человек в одинаковых черных костюмах. Они вежливо, но с леденящими кровь интонациями попросили ее пройти внутрь для разговора. Когда же за ней устремилась свита, один из “черных” перегородил дорогу и приказал отойти от двери. - Значит, шутим? - почти нежно спросил кто-то в шляпе, когда дверь гримерки захлопнулась.

Алла сразу догадалась о причине визита этих товарищей с холодными глазами и нерешительно ответила:

- Да нет... но мне действительно пришло такое письмо... - И что же? Вы же не читаете вслух то, что на заборе написано? Алла пожала плечами.

- Вам наверно не хотелось бы, - продолжил “шляпа”, - чтобы этот сегодняшний концерт стал вашим последним выступлением в Москве. - Но... - Так что - не шутите больше.

На верх

Белый рояль

В новогоднем “Голубом огоньке” 1981 года Алла Пугачева (появления которой на экране ждала вся хмельная страна) пела новую песню: “Гаснет в зале свет и снова Я смотрю на сцену отрешенно...” На сцене за роялем сидел хмурый человек, к которому певица как бы обращалась, называя его “маэстро”. То был композитор Раймонд Паулс.

И вся страна, выпив из чешского хрусталя водки “Пшеничной” и закусив ее тончайшим кружком сервелата из новогоднего продуктового заказа - вся страна вынесла свой приговор: Пугачева влюбилась в этого... как его... Паулюса!

За несколько лет до Пугачевой Раймонд Паулс прославился по сути одной песней - “Листья желтые”, которую исполнил совершенно забытый ныне дуэт Галины Бовиной и Владислава Лынковского. О популярности этого произведения свидетельствовал хотя бы тот факт, что народные затейники слегка изменили слова и песня таким образом получила политическое звучание в свете обострения советско-китайских отношений: “Лица желтые над городом кружатся, С диким хохотом нам под ноги ложатся..” Потом Паулс как-то снова замкнулся в незримых тогда еще границах родной Латвии. Он писал джазовые пьесы, музыку к кинофильмам, вокальные циклы на стихи латышских поэтов...

“После краткой встречи на эстрадном конкурсе в 74-м году, - говорит мне Раймонд Волдемарович в своей неторопливой манере, - почти никаких контактов с Пугачевой у меня не было. Потом, второй раз наш контакт взял в свои руки Илья Резник. Он меня очень просил найти несколько мелодий, чтобы сделать к ним стихи. Вернее, чтобы я дал ему те песни, которые у меня уже были на латышском.

Я знаю, что он долго уговаривал Аллу спеть что-то из моих вещей, и текст этого самого “Маэстро” он раз восемь, по-моему, переделывал”.

Согласно воспоминаниям самого Резника, первым опытом, который Паулс передал на рассмотрение Пугачевой, стала песня “Два стрижа”. Алле она понравилась, но не настолько, чтобы тут же бежать записывать ее в студию. (Впрочем, певица часто принимала какие-то мелодии и стихи, до которых ее руки и голос доходили подчас лет через десять.)

“Двух стрижей” потом спела другая дама, землячка Паулса, а вот мелодия “Маэстро” - только мелодия, еще без слов - затронула ее сердце, и она попросила Резника написать текст. (Остается лишь напомнить здесь историю про Орбеляна.)

В телевизионных “Голубых огоньках” уже несколько лет как существовала негласная традиция - на Новый год Пугачева должна дарить народу новую яркую песню. Теперь сразу было ясно, что этим шлягером станет “Маэстро”.

(Как бы не сильно было противодействие эстрадных и некоторых коммунистических боссов, Сергей Георгиевич Лапин прекрасно понимал, что “Голубые огоньки” смотрят не из-за знатных доярок, рабочих-многостаночников и даже героев-космонавтов, сидящих в студии за столиками. А о том, что телевизионные начальники отлично осознавали статус Аллы Пугачевой, свидетельствует хотя бы такой несерьезный пример. В каком-то “огоньке” одним из ведущих был актер, изображавший Ходжу Насредцина. И вот он, в велеречивых традициях Востока обратился к певице так: “О, Аллах Пугачева!” Благо, в то время нынешние исламские экстремисты безропотно носили в карманах партбилеты.

Алла тогда действительно превосходно сыграла влюбленность в этого загадочного “маэстро” за роялем. А в какой-то момент она садилась за соседний инструмент, и Паулс с Пугачевой в четыре руки и два рояля исполняли проигрыш - как бы импровизацию.

“Это была моя идея, - говорит Раймонд Волдемарович. - Сделать такой фортепьянный дуэт. Хотя записал я это все один, и по сути дела это была имитация, правда, очень удачная”.

Так начался “паулсовский период” Аллы, которые многие до сих пор считают самым вдохновенным и красивым. Чуть позже, в 1983 году, она скажет:

- Я уже три раза собиралась бросить петь. Последний раз собралась - но тут Паулс объявился!

Забавно, но почти никто не подсчитал, что за весь “период” они сделали всего восемь песен! Именно Паулс, согласно народной молве, стал кем-то вроде первого официального любовника Пугачевой (она, дескать, вообще к прибалтам неравнодушна: у нее и дочка от какого-то такого же). “Меня тогда совершенно не беспокоили все эти слухи, - продолжает Паулс. - Потому что не было никакого повода. Но я с большим удовольствием вспоминаю эти богемные вечера у нее дома, когда все собирались - Резник, Болдин, много музыкантов... Была веселая жизнерадостная атмосфера, мы придумывали всякие шутки. Сколько раз бывал в Москве - всегда с удовольствием с ней встречался.

Она тоже приезжала ко мне в гости в Ригу. И на моей даче бывала. Было много всяких приятных моментов...”

Одним из таких приятных моментов как-то стало посещение известного варьете “Юр ас перле” близ Риги, куда Паулс пригласил Резника и Пугачеву с Болдиным.

Когда на сцену вышла здешняя певица и глуховатым голосом запела что-то на латышском языке, Алла поинтересовалась у Раймонда, кто это. “Лайма Вайкуле”, - ответил тот. И здесь же Пугачева обратит внимание на экстравагантного танцора варьете - Бориса Моисеева. Но о нем речь позже.

В тот же паулсовский период, в 1983 году у Пугачевой произошло неожиданное знакомство с другим композитором, весьма далеким от эстрады. Альфред Шнитке пригласил ее спеть одну из партий своей симфонической поэмы “Фауста”.

Известная журналистка Инна Руденко так описывает этот диковинный альянс:

“Шнитке - это же полуподпольное имя! Широко известный за рубежом, он был почти неисполняем у нас. Сам маэстро репетирует! (Не запутайтесь: Паулс тут не при чем, - авт.) ...В небольшой комнате, едва вмещающей музыкантов, вижу Шнитке, сидящего молча, в уголочке. А хозяйка всего - певица. Бледное ненакрашенное лицо, открытый высокий лоб... Явно недовольна чем-то, садится сама к роялю: “Вот смотрите, это танго должно быть ресторанным, мещанским. А это - железное, как фашистский марш”. Она начинает петь сидя, вполголоса. Потом встает. Голос уже звучит в полную силу: “Дайте мне сейчас колокола! Нет, не такие, здесь переход к року, колокола в его ритме, еще быстрее, еще тревожнее! Как на пожаре - вот так!”

Работа над “Фаустом” шла очень тяжело. Алла, и без того склонная к мистике, тут получила богатую пищу для своей экспрессивной фантазии. Вещи происходили действительно пугающие. Когда певица брала ноты, чтобы порепетировать дома, то во всей квартире гас свет. Люся зажигала свечи, но их тушили порывы шального ветра...

Нечто похожее переживал и Шнитке. Пару раз он даже звонил Пугачевой среди ночи и описывал свои страхи.

Но основное препятствие имело совсем не потустороннее происхождение и называлось Союз композиторов. Эстеты и радетели за свое высокое искусство, мягко говоря, не одобряли того факта, что в их “святыню” вторглась “эстрадная певичка”.

Шнитке слег с инфарктом, а когда оправился, то позвонил Алле и сказал, что сопротивление уж очень велико, и он не вправе рисковать.

Надо сказать, что Пугачева даже испытала облегчение: слишком тяжело ей давался “Фауст”.

А сотрудничество с Раймондом благополучно продолжалось. Попутно общественность будоражили все новые слухи о перипетиях их романа. Апогеем стал сюжет о том, как ревнивица Пугачева в ярости сломала жене Паулса руку. Или ногу. Это рассмешило Аллу еще больше, нежели давешние рассказы, как она утюгом прибила мужа. Правда, из-за этих глупых слухов Пугачева осталась без белого рояля.

Дело в том, что Паулс обещал подарить ей инструмент именно такого цвета. (Как ни смешно, но она сама не могла тогда позволить себе эту роскошь: по сравнению с композитором и автором текста певица зарабатывала смехотворные деньги и до сих пор вспоминает об этом с легкой обидой, но беззлобно. Она предлагала им “делиться” из расчета - первому и второму по 40%, а ей-20, но не добилась особого успеха.) Так вот, Алла сама отказалась от белого рояля, чтобы не стимулировать лишний раз все эти безумные слухи. Тем более, что супруга Паулс а не сколько насторожилась от сообщения про белый рояль.

Пугачева же потом просто перекрасила свой старый черный рояль в белый цвет.

Между тем ее творческие отношения с Паулсом складывались не так уж беззаботно.

“Она уже была очень популярной певицей, со своими манер ами, - замечает Раймонд Волдемарович. - И она не любила, чтобы кто-то ей делал замечания. Алле казалось, что у нее все нормально. Но иногда мне приходилось с ней спорить. Как правило, когда вопрос касался костюмов. Я выступал в смокинге, и Алла поняла, что, работая вместе со мной, ей надо немножко изменить свой стиль. В народе преувеличивали, что я ее переделал. Ничего я не перевоспитал. Просто мы кое-что сделали вместе”.

Сама Пугачева потом назовет этот свой стиль стилем “гранд -дамы”. “Мне ужасно нравилось, что я могу стать нарядной, пышной...”

В какой-то момент “тройственный союз”, как окрестил его Резник, вдруг нарушил маститый поэт-шестидесятник Вознесенский.

До этого Андрей Андреевич уже попробовал себя в “массовом искусстве”, самыми яркими примерами чему служат его либретто к опере “Юнона и Авось”, написанной композитором Рыбниковым для “Ленкома” и песня “Танец на барабане”, сочиненная Паулсом и исполненная певцом Николаем Гнатюком. Последнее произведение стало хитом сезона, хотя собратья по перу принялись обвинять коллегу Вознесенского в потрафлении дурным вкусам.

Но это не остановило поэта, и он облек в стихотворную форму легенду о художнике Нико Пиросманишвили, который, согласно преданию, “продал картины и кров. И на все деньги купил целое море цветов”. И все для того, чтобы ублажить свою возлюбленную.

Песня “Миллион алых роз”, которая, по сути, стала третьей визитной карточкой Пугачевой после “Арлекино” и “Королей”, рождалась непросто.

“Поначалу к этой песне Алла вообще очень негативно отнеслась, - говорит Паулс. - Я помню, как она ругалась с Андреем Вознесенским. Ругалась, что этот текст ей не подходит, что это за слова такие - “миллион алых роз”!”

Надо заметить, что и мелодия новой песни показалась Пугачевой слишком примитивной. Впрочем, для нее стало уже привычным делом вносить свои поправки.

Например, Алла в свое время подредактировала песню “Эти летние дожди” Марка Минкова.

“Однажды, - вспоминает Марк Анатольевич, - она мне сказала: “Ты знаешь, я записала твои “Летние дожди”. Тебя не было, и мне было так хорошо работать: никто на меня не давил”. Поэтому существует несколько вариантов “Летних дождей”. Дело в том, что я все-таки сделал тот вариант, который устраивал меня”.

Потом похожая история случится с песней “Кукушка” Никиты Богословского. Композитор будет в негодовании от того, что певица без согласования с ним изменит в мелодии несколько нот. “Это не моя песня!” - воскликнет Богословский.

- Значит моя, - парирует Пугачева (цело происходило на одном очень большом банкете). - И гонорары за нее буду получать я!

Богословский, легендарный острослов, никак не ожидал такого поворота беседы.

“У нее был свой подход, - подхватывает Паулс. - Она знала, как ей будет удобнее. Я мог бы отстаивать то, что написал, но я этого не делал: поскольку все-таки это эстрадный жанр. Хотя в некоторых песнях по сравнению с моими оригиналами есть некоторая вольность”.

Сама Пугачева спустя много лет будет с улыбкой вспоминать:

- ...Я упиралась рогом на “миллион роз”. Как я ее не любила! Чем больше я ее не любила, тем популярнее она становилась.

Когда я спросил у маэстро, какие же из его песен Алле нравились, тот ответил после паузы:

- Нет, она всегда старалась про мои песни в моем присутствии сказать что-то пренебрежительное. Это такой ее стиль... барский, что ли? - всех под себя. Хотя она понимала, что у публики она имела успех большой с этими песнями.

“Илья Резник, - пишет Полубояринова, - ревниво отнесся к аллиной “измене” с Вознесенским. Прежде всего потому, что его уже давно задевало высокомерие “элитных поэтов” по отношению к “братьям меньшим”, пишущим слова для эстрадных песенок. Особенно обижало Резника слово “текстовик”, которое то и дело слетало с уст интеллектуалов в адрес песенников”.

Как и все эпохальные вещи Пугачевой, “Миллион алых роз” преподносили сюрпризы своей хозяйке.

В конце 1982 года во время съемок программы “Новогодний аттракцион” (в эфир она вышла 1 января 83-го) Алла пела эту песню, сидя на трапеции - такова была режиссерская задумка. Кто-то забыл прикрепить ее пояс к страховочному карабину, и она взлетела под самый купол на скользкой перекладине, лишь держась руками за тросы. При этом она еще должна была открывать рот, изображая пение (на телесьемках всегда звучит фонограмма).

“Хорошо, что у меня одно место мягкое, - смеялась уже потом Пугачева - А будь худая - соскользнула бы..” Реальный полет над залом, о чем часто грезила Алла, оказался жутковатым.

“Это была страшная история, - вспоминает режиссер Евгений Александрович Гинзбург. Причем первым, кто понял, что случилось, был я. Я сидел в ПТС (передвижная телевизионная студия - авт.) и следил за ситуацией. А остановить что-либо было уже невозможно. Единственное, что я мог сделать, это сообщить через помощника страховщикам, что Алла не пристегнута. Но она все честно сыграла и была совершенно свободна на трапеции”.

...“Новогодние аттракционы” собирали телезрителей три года подряд - 81, 82, 83-й. Вечером первого января наступившего года эта программа демонстрировалась по первому каналу.

Здесь нам не обойтись без их краткой истории.

Режиссер Евгений Гинзбург прославился во второй половине семидесятых как постановщик знаменитых телевизионных “Бенефисов” - Ларисы Голубкиной, Людмилы Гурченко... Подобные музыкальные телешоу тогда были вящей редкостью, и, думается, если бы в то время кто-нибудь удосужился составлять рейтинги, то эти реликтовые программы завоевывали бы 98 аудитории (как в официальных данных об активности населения во время выборов в Верховный Совет).

Каждый “Бенефис” пробивался в эфир мучительно, и, в конце концов, Гинзбургу запретили их делать. “Тогда вместе с Игорем Кио мы придумали “Новогодний аттракцион”, - говорит Евгений Александрович, - большое праздничное шоу в Московском цирке. Сразу было ясно, что одним из ведущих будет сам Кио, но потом мы задумались о его партнерше. И решили, что это будет Алла. Она с удовольствием согласилась”.

Гинзбург знал Пугачеву со времен Пятого конкурса артистов эстрады, когда он снимал ее задумчивый “проход” по коридору среди портретов.

“А в 1975 году мы начали работать над программой “Волшебный фонарь”. Там была нахально наворованная нами западная музыка. И в частности одна вещь из “Jesus Chhst Superstar”, но с нашим текстом. Для этого требовалась серьезная вокалистка, и вся наша группа решила, что лучше, чем Пугачева, никто этого не сделает. В кадре же у меня была танцовщица, певшая ее голосом”.

(Надо заметить, что “Волшебный фонарь” стал тогда совершеннейшей необъявленной сенсацией. Программу по ставили в эфир неожиданно, поздним вечером, без какого бы то ни было предупреждения. Кажется, то была пасхальная ночь: надо же было отвлекать советских людей от крестного хода. На следующее утро все эти самые люди перезванивались и первым делом спрашивали друг друга: “Ты видел вчера?!”)

Работа над огромной программой “Новогоднего аттракциона” продолжалась всего пять дней. Первые три - репетировали, последние два - снимали. Алла всегда сама себе придумывала костюмы. Более того, она привозила с собой собственного гримера, что по тем временам считалось особым шиком.

Цирковые трибуны все пять дней заполнялись публикой полностью. Никаких билетов не продавалось - это были работники телевидения с семьями, родные и близкие артистов, друзья и родственники циркачей. Правда, некоторые предприимчивые граждане, раздобывшие пропуска на съемку, продавали их возле цирка за баснословные деньги.

Репетиции и съемки подчас заканчивались глубокой ночью, но публика не расходилась! Тогда на самом высоком уровне удавалось договориться с метро, чтобы поезда ходили и после часу ночи, дабы развезти зрителей.

Принимались все меры к тому, чтобы поклонники Пугачевой не попадали в зал: своей экзальтацией при виде Аллы они могли серьезно повредить съемкам. Тогда некоторые из них пускались на ответную хитрость - пробирались в цирк утром, когда еще никого не было, и до вечера лежали под креслами, чтобы их не заметили.

“Эти люди, конечно же, мешали работать, - говорит Гинзбург. - Из цирка нельзя было спокойно выйти. Однажды после съемок мы вышли вдвоем с Аллой, и на нас набросились какие-то безумные люди с конфетти и серпантином. Они пытались дотронуться до Аллы, а заодно и до меня, потому что, видимо, существовала какая-то легенда о нашем романе, хотя ее всегда сопровождал Болдин”.

Из-за роли Пугачевой в “Аттракционе” иногда возникали проблемы с другими артистами.

“Поскольку она была как бы хозяйкой этого шоу, - поясняет Гинзбург, - то ей, конечно же, предоставлялись большие возможности. Но когда появлялся артист, считавший себя звездой ярче чем Пугачева, то требовал, чтобы ему было отдано предпочтение в программе. Но я сохранял приоритет за Аллой, и некоторые люди отказывались от своего участия. Как-то поклонники одной из популярных артисток даже прокололи все шины у моей машины, и я не мог уехать домой”.

Но случались неприятности и совсем другого масштаба.

На съемках последнего “Аттракциона” 83-го года Пугачева исполнила новую песню “Расскажите, птицы”:

“Расскажите, птицы - времечко пришло. Что планета наша хрупкое стекло...” Готовую программу сдавали для высочайшего одобрения 30 декабря.

“Тут встал один из мерзавцев, - вспоминает Гинзбург, - и сказал, что фраза про “планету хрупкое стекло” напоминает ему Вертинского. “Что это за дешевка такая?” И мне приказали песню вырезать. Ночью у меня шел последний перемонтаж. Я попросил редактора найти Пугачеву. В Москве Аллы не оказалось, но редактор нашел ее в гостинице в Ялте или Сочи и сообщил, что песню придется вырезать. “Ах так! - сказала она. - Ну ладно!”

В 8 утра Евгения Александровича поднял с постели настойчивый телефонный звонок. То был заместитель председателя Гостелерадио:

- Скажите, вы уже вырезали эту песню про “птиц”?

-Да нет еще... - замялся Гинзбург. - Слава Богу!

Оказалось, что незадолго до этого где-то выступал Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов, который в своей речи сравнил мир на Земле с чем-то хрупким.

“Как мне потом рассказывали, - заключает Гинзбург, - Алле удалось дозвониться чуть ли не до самого Андропова и напомнить его же сравнение”.

Потом режиссер сам отказался от “Аттракциона”, потому что “уже физически не выдерживал такого темпа работы.

У него, правда, была идея сделать с Аллой музыкальный телефильм, по типу его знаменитых бенефисов. В основу сценария Гинзбург хотел положить один из романов польской писательницы Иоанны Хмелевской. Алле этот роман тоже понравился. “Но на этом все и закончилось. Для руководства в те годы она была фигурой достаточно одиозной”.

...В 1993 году Евгений Александрович попытается возродить “Аттракцион”. Пугачева согласится участвовать, но лишь с двумя песнями. Более того, она даже не приедет на репетицию, сославшись на то, что у нее какая-то аллергия на цирк.

Гинзбург же был постановщиком знаменитых концертов ко Дню милиции.

Отбор артистов производился на самом высоком милицейском уровне. Концерты кур ир овал лично Чурбанов.

“Я приносил ему список исполнителей, который он должен был завизировать, -говорит Евгений Александрович. - И там всегда была Алла, всегда был необычайно острый по тем временам Хазанов. иногда возникал даже Жванецкий. Причем, это была единственная развлекательная программа, которая шла в прямом эфире”.

Перед концертом 1981 года Чурбанов запретил Пугачевой исполнять песню “Дежурный ангел”. По личному указанию замминистра у всего оркестра под управлением Силантьева изъяли ноты этой композиции - на всякий случай: от этой певицы ведь всего можно ожидать, как в случае с “Королями”.

...Алла спела несколько “разрешенных” песен. Зал не унимался, милиционеры кричали: “Еще!” “Дальше!” и даже “Бис!” Тогда Пугачева села за рояль и запела “Дежурного ангела”.

“Какой же потом был скандал! - улыбается Гинзбург. - Меня вызвали телевизионные начальники и пытались вменить мне в вину эту “провокацию”. Я объяснял, что находился далеко - за режиссерским пультом. Что, собственно, я мог сделать? Отключить трансляцию на всю страну?”

На верх

Олимпия

Алла вышагивала по номеру парижского отеля - взад-вперед. Доходила до окна - резко поворачивалась и двигалась в обратную сторону. Она заламывала руки и причитала:

- Ох, Господи, да за что мне это наказание? Ох, ну нельзя же так долго ждать... Женя, сколько там времени?

- Три часа, - отзывался Болдин из другой комнаты. - Аллочка, успокойся.

- Сам успокойся! Ох, да это же еще сколько времени ждать-то? Ой, нет, я с ума сойду... Да зачем я с огласилась на эту “Олимпию” идиотскую? Тоже мне Эдит Пиаф...

- Алла! - Болдин вошел, подтягивал узел галстука. - Ты мне три года зудела про эту “Олимпию” и теперь психуешь...

- Вот сам иди туда и пой! Тоже мне умник нашелся... Сколько там времени?

- Три минуты четвертого, - ответил Болдин, даже не глядя на часы 28 июня 1982 года Пугачева выступала в Париже, в зале “Олимпия” - самой престижной концертной площадке Франции. Шесть лет назад она уже выступала в этой стране - на международном фестивале МИД ЕМ в Каннах Алла спела “Арлекино”. И тогда же, проезжая в Париже мимо “Олимпии”, она вышла из машины, постояла перед входом и сказала, ни к кому не обращаясь:

- Вот здесь пела Пиаф... Боже мой... Теперь надо и мне.

...Мечта сбылась. Ее приглашал директор “Олимпии” Жан-Мишель Борис. Но этот галантный француз не знал, каких мук стоило “совьет-ской пьевице” добраться до Парижа.

Конечно, она много ездила за рубеж - по тогдашним, советским меркам - даже слишком много, слишком часто, слишком далеко - дальше соцстран. Но что предшествовало этим поездкам?

“Страшно вспомнить, - говорит Болдин. - Это выездные комиссии райкомов и Росконцерта. Это вынужденные мероприятия в нашем коллективе - раз в неделю политические занятия, для чего нам из райкома “спускалась” тематика. Нас заставляли знать какие-то совершенно ненужные вещи...”

Всю иррациональность общения с партийными органами перед выездами за рубеж описывали уже много раз, но для молодого читателя нелишне будет повторить, для чего воспользуемся отрывком из книги Ильи Резника:

“Если в концертные организации поступали деловые приглашения из-за рубежа, их зачастую прятали под сукно, потом как могли затягивали оформление документов, потом гоняли по выездным комиссиям, где, как правило, заседали въедливые функционеры: - ...А назовите столицу Свазиленда! - Мбабане!

- А кто Генсек компартии Гондураса? - Ригоберто Пацилья Руш! - А “Труд” чей орган? - Орган? ВЦСПС. - С какого года издается?

- ???

- Та-ак! Ну, а если на какой-нибудь стрит какой-нибудь иностранец обратится к вам с вопросом: “Кто руководил восстанием лионских ткачей в 1834 году?”, что ответите? - Э-ззз...

- Не стыдно? А еще собираетесь представлять Союз Советских Социалистических Республик за рубежом...

И каждый раз перед поездками Пугачева “теряла” кого-то из своих музыкантов:

партийные и лубянские органы запросто не выпускали несколько человек за границу. Аргументы, что в урезанном составе (без бас-гитариста или без барабанщика) группа потеряет всякий смысл, не брались во внимание.

Каждый раз мы отбивали кого-то из музыкантов. И иногда нам приходилось общаться напрямую с высшими чинами КГБ. Алле часто помогал генерал Филипп Денисович Бобков - теперь-то об этом уже можно говорить.

Это было как в детективе. Мы ехали на площадь Дзержинского, останавливались у главного входа, из которого обычно никто не выходит. Милиция внизу уже была предупреждена, что сюда подъедут “Жигули” такого-то цвета и с таким-то номером. Кто-то выходил из дверей, встречал нас и провожал к Бобкову”.

Кстати, о КГБ. Естественно во всех поездках Пугачеву с “Рециталом” сопровождал сотрудник компетентных органов. Болдину, как неизменному руководителю группы, всегда дав алея заместитель - с Лубянки.

“Это были разные люди, - вспоминает Евгений Борисович. - Многие из них по сей день работают в Службе Безопасности. Они писали отчеты о нашем пребывании за рубежом, чтобы оправдать свою поездку. Они, конечно, мешали нам, потому что после каждой поездки были обязаны о ком-то в своем отчете написать плохое. “Такой-то с переводчицей пошел в магазин и купил себе магнитофон. А другой на Кубе пел частушки с непристойным содержанием”. После этого идешь и начинаешь объясняться.

Иногда Алла срывалась на этих кегебистов - мы же с ними все время общались, водку пили вместе.

Был у нас один кегебист, который все время напивался. Однажды он пошел куда-то, и я сказал нашим ребятам следить за ним. Чтобы вовремя его унести. И вот он нажрался до невменяемого состояния, и наши музыканты волокли его в гостиницу. Ведь если бы с ним что-то случилось, то досталось бы и нам”.

Когда Алла должна была ехать в Западную Германию, чтобы выступить в Кельне, туда не пустили двух человек из “Рецитала”. Перед caivibiivi концертом прямо на месте им подыскали замену. Алла нервничала, но настроена была решительно:

- Да хоть я вообще осталась бы без группы - все равно пойду и буду петь!

Во время концерта, когда в какой-то момент освещение сцены стало совсем скудным, чужие музыканты просто перестали играть, потому что не видели нот. А Пугачев а продолжала петь, словно ничего не случилось.

После концерта, покинув с ослепительной улыбкой сцену, она вбежала в гримерку, свалилась на стул. Прибежали музыканты, “прикрепленный” гебист, кто-то еще. Все обнялись и буквально рыдали.

И вот “Олимпия”.

Вы сперва предлагали петь на французском. Она сказала:

- Я могу на французском, могу на английском и даже немецком, но какой в этом смысл? Мы же не просили “БониМ” петь по-русски...

Поэтому решили, что каждую песню переводчик будет предварять ее кратким содержанием.

Чуть ли не половину “Рецитала” опять не выпустили из СССР. Пришлось договариваться со здешними. Рекламы почему-то не было почти никакой.

Перед концертом Пугачева ходила за кулисами (она всегда перед тем, как выбежать на сцену, нервно ходит туда-сюда по прямой, встряхивая кистями рук) и бормотала:

- Ой, эта пытка никогда не кончится... Ох, ну скоро уже? Потом тихонько выглядывала сквозь щелочку в зал:

- Рассаживаются... Ох, ну как же долго они рассаживаются... Чего тянуть-то?

...Во время концерта, когда пела “Маэстро”, она вдруг почувствовала, что еще чуть-чуть и - взмоет над огромным залом, раскинув руки.

Уходя под овации со сцены, отпев вместо положенных двух часов - три, она произнесла фразу, которой как правило заканчивала выступления на родине:

- Если что-нибудь осталось в ваших сердцах, то большей награды я и не желаю! -и простилась на французский лад: “Адью”.

После концерта она не могла спокойно сесть в своей гримерке: тут собралась разноязыкая толпа. Ее поздравляли, целовали, засыпали цветами.

Прибежал директор “Олимпии” Жан-Мишель Борис, сплясал на радостях “цыганочку” и потребовал тут же принести шампанское.

Через пару дней в Москве один известный композитор объявил во всеуслышание, что на Пугачеву в “Олимпии” было продано всего 53 билета. Позор!

Справедливость восстановила, как ни странно, главная телепрограмма страны “Время”: там был показан репортаж из Парижа, и вся страна увидела, что Пугачева пела при полном аншлаге.

В том же году она еще выступала в Италии. Сначала в каком-то маленьком городе. Устроители концерта не хотели особо рисковать, приглашая никому не известную русскую певицу, поэтому для подстраховки в первом отделении пел какой-то местный кумир. Потом вышла она со словами: - Ну, голубчики, сейчас я вам покажу! После ее выступления тот итальянец стеснялся выходить на сцену для общего финального поклона.

“Я его вызываю: “Дружба народов!” - вспоминала Пугачева. - И он выходит - в своей бабочке, такой весь тоненький, такая конфетка, такая раковая шейка...” (Цитирую по статье Аполиковского “Олимпия” мимолетная” в “Ровеснике” за июнь 1983 года. Кстати, то был один из лучших “до перестроенные) материалов про Пугачеву. Именно здесь автор назвал ее “рыжей тяжелой кошкой”.) Потом был концерт в римском зале “Олимпико” (просто некуда было деться от этой “символики” - в Москве репетиционная база Пугачевой находилась в спорт-комплексе “Олимпийский”).

Здесь Аллу ожидала еще одна нервотрепка. Концерт начинался не в 19 часов, как везде принято, а в 21, как заведено в Италии. Но в это же время открываются и все вечерние бары.

В девять вечера в зале еще не было никого! Пугачева растерянно носилась за кулисами:

- Это полный провал! Нет, я сейчас побегу на улицу и сама буду за руку тащить сюда людей!

К половине десятого набралось уже ползала. Надо было начинать.

В конце выступления Алла вгляделась в зал и увидела, что он весь заполнен веселыми итальянцами. Оказывается, это в традиции у здешней публики - убегать посреди концерта и приводить своих друзей, если понравилось.

В 1982 году умер Аллин папа - Борис Михайлович. В тот момент рядом с ним не оказалось даже Зинаиды Архиповны - она отдыхала в санатории под Звенигородом.

Когда Алла узнала о смерти отца, с ней случилась настоящая истерика. Она редко когда говорила о Борисе Михайловиче - все больше о маме, но только самые близкие люди знали, как сильно она его любила. Своего веселого доброго папу...

На верх

“Совьет суперстар”

- Ну, а что же это за название - “Пришла и говорю”? - председатель худсовета скривился. - Куда это вы пришли и что это такое вы; говорите?

- По-моему, ясно, куда я пришла и что я говорю. - Алла закурила. - Пришла к своему зрителю и пою для него.

- Ну так и скажите - по-человечески: Алла Пугачева поет для зрителя, для - там, не знаю - народа... А то слишком претенциозно получается.

- Но это еще и песня так называется - музыка Аллы Пугачевой, а слова, между прочим, Беллы Акмадуллиной.

- Ну, мы тут все уважаем и Аллу Ахатовну и вас, Белла... э-э... Борисовна. Но речь идет о большом концерте на много тысяч человек. Вас любит народ, значит вы должны чувствовать свою ответственность перед ним. Подумайте получше - было же удачное название “Монологи певицы” - в Париже с ним выступали. Ну поймите нас правильно, вы же не газета, извиняюсь, “Правда”, чтобы прийти и так вот говорить.

После трехмесячных дискуссий с худсоветом название для новой программы удалось-таки отстоять.

Она шла со 2 по 17 июня 1984 года в спорткомплексе “Олимпийский”. На всех шестнадцати музыкальных спектаклях огромная чаша стадиона забивалась до отказа. Сейчас, когда не каждая наша звезда может собрать полный зал “России” два концерта подряд, те аншлаги кажутся почти фантастичными.

Когда в 1981 году Пугачевой удалось сделать в “Олимпийском” свою репетиционную базу (до этого она обреталась во Дворце культуры АЗЛК в Текстильщиках), то самым главным условием со стороны администрации спорткомп-лекса было следующее - ежегодно проводить большие концерты. На том и порешили.

(Уже позже в “Олимпийском” будет оборудована студия “Алла”, разместится офис фирмы “Алла”, а потом еще и редакция журнала “Алла”.)

В программе “Пришла и говорю” Пугачева решила все сделать сама - свои песни, своя режиссура, ну и, само собой, свой голос. Теперь, как ей казалось, она вплотную приблизилась к воплощению своей мечты - созданию Театра.

...За полгода до этого, в декабре 83-го ее пригласили выступить во МХАТе. (Тогда, напомню, он еще не “раздвоился”.) Неизвестно, почему в эту интеллигентскую цитадель вдруг пригласили певицу, “работающую на потребу толпе” - то ли хотели феномен изучить поближе, то ли изысканно покуражиться Она пела два часа - без антракта.

Олег Ефремов, главный режиссер, потом признавался, что попал на это выступление случайно и был поражен, как мощно Пугачева работает с залом, как устанавливает контакт со зрителем.

А когда концерт закончился, в гримерку к уставшей Алле явилась целая делегация актеров театра во главе с величественной Ангелиной Степановой (тогда она была, помимо прочего, и парторгом МХАТа). Ангелина Осиповна, обращаясь к гостье, патетически провозгласила:

- Да вы, милочка, отменная драматическая актриса! Вам надо играть! Играть! Для нового шоу Алла Борисовна пригласила танцора и хореографа Бориса Моисеева.

Впервые Моисеев увидел ее в начале 70-х в Каунасе, в ночном клубе “Орбита” (в Прибалтике уже тогда осмеливались делать ночные заведения по западному образцу). Алла тогда приехала к Кристине, которая жила у родителей Миколаса Орбакаса.

“Прошло время, - продолжает Моисеев. - Я уже имел хорошую карьеру - был главным балетмейстером Государственного балета Литовской ССР. Но эта “местечковость” меня раздражала, она не давала мне полет. И понимая, что выше мастера, чем Алла Пугачева, у нас нет, я решил, что надо быть с ней. (К тому же меня подгоняло мое тщеславие - быть популярным человеком и здесь, и за рубежом.) В 80-м году совершенно случайно я танцевал в Юрмале, в шоу, где, кстати, принимала участие и Лайма. Алла меня заметила. Она была там с Болдиным, Резником, его супругой Мунирой и Раймондом Паулсом. В силу какой-то моей экстравагантности они к Алле меня тогда подпустили, и я начал издалека, так, чтобы привлечь ее внимание. У меня тогда был такой номер “Синьор Ча-ча-ча” - я выходил, держа в зубах огромную розу. И вот я вышел с этой розой, поцеловал ее и бросил Алле на стол. Она так захотела поймать этот цветок, что только какая-то добрая случайность не позволила ей всем телом рухнуть на пол этого клуба.

Я думаю, она вспомнила ту каунасскую встречу. Потом ко мне подошел Болдин и сказал, что я очень понравился Алле, что она собирается делать новую программу... “Давайте созвонимся, может быть, так получится, что Алла пригласит вас работать в Москву”. В это же время я получил приглашение от Паулса работать в шоу у Лаймы. Раймонд решил в то время потихоньку заниматься ее карьерой, ее репертуаром. Но как бы не была хороша, изящна и мила Лайма - это не Алла Пугачева. Алла - это неповторимое явление природы.

Моисеев перебрался в Москву, танцевал в заведениях для интуристов и терпеливо ждал приглашения от Пугачевой. Они уже подружились, и вскоре Борис даже ездил вместе с юной Кристиной отдыхать в Сочи. Зинаида Архиповна, у которой девочка по-прежнему жила, не могла выносить солнце подолгу: сразу давало себя знать больное сердце. Алла была все время занята, Болдин, естественно, тоже, так что Моисеев оказался самой надежной “нянькой”.

“Я был молод, - говорит он, - и интересен для Кристины, потому что со мной можно было ходить на дискотеки и вообще веселиться. Я все время менял отели, чтобы ей было понятно, что такое отдых, что значит ни от кого и ни от чего не зависеть”.

Творческий час Моисеева пробил, когда Пугачева начала ставить “Пришла и говорю”. К этому моменту артист уже создал свое знаменитое трио “Экспрессия”, и Алла непременно хотела видеть его в своей программе. Правда, скоро люди из Министерства культуры попросили ее убрать “это непонятное существо по фамилии Моисеев” из спектакля.

“Их раздражали его наряды, его жесты, его макияж, - пишет Полубояринова. -Ну и самое главное - им не давала покоя его отчетливо просматривавшаяся нетрадиционная сексуальная ориентация”.

Пугачева никак не соглашалась избавиться от Моисеева. Она придумала выход из положения - заставила Бориса отрастить бороду, как очевидный признак мужественности. Тогда худсовет отстал.

(А Моисеев потом отплатит защитнице черной “неблагодарностью”. Во время одного из концертов он настолько закружится в танце, что забудет сделать Пугачевой поддержку. Она откинется назад - на его предполагаемые руки - а их не будет. Певица просто упадет на сцену. О дальнейшей реакции Аллы Борис умалчивает.)

...Спектакль “Пришла и говорю” делался сложно. Проблемы были не только в пресловутом худсовете- в конце концов, люди там сидели в основном смышленые и понимали, что новая сольная программа звезды принесет колоссальные доходы. Но сама Алла была все время ч ем-то недовольна - до крика, до слез, до истерик.

Недели за две до сдачи она носилась по площадке “Олимпийского”, чуть ли не вырывая на себе волосы, и завывала:

- Господи! Ни черта не готово! Ни черта не получается! Да зачем мне все это нужно? Да пропади оно пропадом! Нашли дуру - все тут делать самой!

- Алла, ты же сама так решила, - спокойно вмешивался в ее страстный монолог Болдин.

- Да, я решила, потому что думала, что остальные пятьдесят человек будут вкалывать также как и я! И что?! Где опять Моисеев?! Я спрашиваю, где Моисеев?! Опять опаздывает? Когда придет, скажите, чтобы сам взял в от ту веревку и удавился...

...В один из тех дней Моисеев оказался у нее дома на Горького. Алла сорванным на репетициях сипловатым голосом жаловалась на жизнь, на то, что спектакль разваливается. Что декорации делают невыносимо долго, что... И вдруг встала и сделала повелительный жест: - Боряша! Одевайся. - Зачем, Алусик? - Пойдем в “Олимпийский”! -Да подожди, сейчас Женя за нами заедет... - Нет-нет, одевайся. Мы сами дойдем! - Да как ты пойдешь по улице, ты что?! Алла продолжала уже из прихожей: - А я вот замотаюсь этим шарфом, темные очки нацеплю... Та-ак... Вот эту шапку дурацкую надену...

- Ой, что это? - воскликнула Люся, вернувшаяся из магазина.

- Тихо, Люся, - прикрикнула на нее хозяйка. - Алла Пугачева идет к народу.

- А-а, идет и говорит... - ехидно заметила Люся и отправилась с сумками на кухню.

Через пять минут они спустились вниз. Поклонники у подъезда даже не узнали Пугачеву. Посовещавшись, они решили, что это Моисеев приводил к Самой какую-то новую танцовщицу.

И так пешком от улицы Горького, какими-то переулками, они дошли до “Олимпийского”. Всю дорогу они говорили, говорили. Алла вдруг стала совершенно спокойна.

“Я обалдел от этого похода, - улыбается Моисеев. - Потому что никогда столько не ходил. А она спокойно его перенесла - в каких-то смешных туфельках... И что-то после этого произошло. Алла вышла из кризиса, и, как сейчас помню, после этого дня у нее все пошло как по маслу: и декорации, и спектакль весь сложился; она ухе точно знала, кто куда идет, где нужна та или иная мизансцена, где и какой свет”.

...На все 16 спектаклей “Пришла и говорю” билеты были распроданы задолго до премьеры.

В том же году, осенью, она снималась сразу в двух фильмах - сначала в “Сезоне чудес”, где, правда, пела лишь две песни, а потом в собственном - “Пришла и говорю”.

На съемки пугачевских музыкальных сцен в “Сезоне чудес” тогда в город Черкассы отправился Артем Троицкий, музыкальный журналист, который скоро станет добрым приятелем Аллы. (Их взаимная благорасположенность исчерпается в 1996 году, но об этом - Дальше.) В те сентябрьские дни Троицкий вел полудневниковые записи, два маленьких отрывка из которых я приведу, как любопытные свидетельства заинтересованного очевидца.

“...Так, отличный костюмчик сообразила себе для съемок тетя Алла. Красные “лосины, белые сапожки, красный шарф, белая майка с собственным изображением (шведский импорт), серый пиджак. Песня “Робинзон”. Неоглядный кордебалет вяловато повторяет движения хореографа Бориса Моисеева. Пассивность хлопцев и девчат истомила Пугачеву. Она выскакивает на плац сама и показывает, как надо танцевать”.

“...Мы поехали обедать. Недалеко. Уставшие и голодные, все сидят молча. Директор ансамбля (Евгений Болдин - авт.) скаламбурил: “Обед молчания!” Тут начинает выступать растроганный кинорежиссер Хилькевич: “Я давний поклонник. Я сам бы побежал за автографом. Я слышал о вас столько ужасов. Что с вами невозможно работать. Что вы грубы. Резки и обидчивы. Все ложь, обман. Вы покладисты и восхитительны”. Прожевав котлету, Пугачева пробурчала: “Никому не говорите об этом. Пусть боятся!”

В октябре того же года ее пригласили в Стокгольм - записывать альбом на английском языке.

“Была такая фирма “Уорлд рекордз мьюзию”, - говорит Болдин. - Ее учредили шведы специально для того, чтобы в скандинавских странах выпускать пластинки Аллы, организовывать ее концертью.

Успех Пугачевой в Швеции и Финляндии с трудом поддается разумному объяснению: там не хуже, чем в остальной Европе, развита музыкальная индустрия, и певица из России, с плохим английским, им вроде бы ни к чему. Тем не менее ее там называли не иначе, как “Совьет суперстар”, и, между прочим, так же будет назван шведский альбом Аллы.

А незадолго до этого два участника квартета “АББА” - Бенни Андерсон и Бьорн Ульвеус предложили Пугачевой партию в своей новой рок-опере “Шахматы”. (Кстати, либретто оперы написал легендарный Тим Раис, прославившийся на весь мир еще в 1970 году текстами к рок-опере “Jesus Christ Superstars.) Специально для этого Бенни и Бьорн со своим менеджером приезжали в Москву, к нашей суперстар, и они провели вместе несколько дней. “Как-то мы сидели у нас дома, - вспоминает Бодцин. - Были шведы, американцы и мы.

На верх

Содержание | Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4

На главную страницу